Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
— Ах, так. — И прибавила: — Спасибо.
Новость дошла и до Джеймса Маккензи, брата Элис, профессора. Он сразу же отправился на поиски Элис. Однако посередине лестницы остановился, а потом и вовсе повернул обратно. Что он ей скажет? Он ведь предупреждал. Теперь все сбылось. Джеймс был потрясен, с каждой минутой это чувство усиливалось. Он сел, но никак не мог успокоиться. Взял свои выписки. И прочел:
«Когда после долгих странствий по чужеземным странам человек благополучно возвращается домой, его встречает толпа друзей и родственников. Точно то же происходит и с тем, кто
Стало быть, они — Элис и Эдвард — своего добились. Но и по Эдварду это рикошетом ударило. Теперь очередь за Элис. Мир медленно перемалывает людей железными челюстями. Джеймс стал читать дальше.
«Благословенна отъединенность благоразумного, того, кто познал учение и стал зрячим. Благословен отказ от всяких вожделений. Благословенно состояние отрешенности от мира и бесстрастие. Благословенно преодоление чувственных радостей и власть над темными желаниями».
Они хотели все знать. Знают ли они все сейчас? И что они знают? Они бегали по лесу в поисках целебных трав, искали, искали, без конца искали, рвали травы, поедали их и отравились.
Джеймс читал дальше:
«Но существуют еще те, кто не родился, никем не стал и никем не был создан. Если бы их не существовало, то не существовало бы выхода для рожденных, кем-то ставших, созданных. Есть царствие, где нет ни земли, ни воды, ни огня, ни света, ни этого мира, ни потустороннего, ни солнца, ни луны. Тех, кто его узнал, я не называю ни непришедшими, ни оставшимися, ни погибшими, ни готовящимися родиться. В самом царстве нет ни опор, ни движения, ни предметов. Это есть освобождение от страданий».
Как мог я не заметить его ухода! Наверное, я крепко спал. Мальчику помог садовник, а он как раз и должен был задержать Эдварда. Должен был догадаться, в каком состоянии сейчас Эдвард. Да нет же, как он мог знать. Где теперь скитается Эдвард?
Джеймс стал читать дальше:
«Состояние просветления. Сумеречное состояние.
Каждый человек составляет одно целое с жизнью универсума. Каждый живет лицом к лицу со святостью. Каждый пользуется переливающейся через край благодатью святости. Жизнь вовсе не есть безбрежное море болезней, рождений, старения, смертей. Жизнь вовсе не юдоль слез, а обитель блаженства. В ней мой дух совершенно преображается и меняется; отныне он непроницаем для зависти и ненависти, гнева и честолюбия; его не охватывает больше печаль и отчаяние».
А сам я между тем охвачен печалью и отчаянием.
Да, я не сумел это предотвратить. Я ничего не сумел предотвратить. А как это вообще возможно? С чем бы я к нему пришел? Даже себя я не в силах успокоить.
В конце концов Джеймс все же отправился к Элис. Он казался себе торговцем, который предлагает негодный товар.
Когда Маккензи вошел к сестре, она стояла напротив двери перед зеркалом. Элис отложила пуховку и, чуть заметно улыбаясь, кивнула брату в зеркале. Потом взяла тюбик помады. Элис была тщательно одета и причесана. Ее густые волосы с легкой проседью ложились крупными волнами, они
— Садись, Джеймс. Как мило, что ты зашел! У тебя все в порядке?
Глядя в зеркало и орудуя помадой, Элис поворачивала голову то вправо, то влево, поднимала ее, опускала; время от времени она бросала взгляд на брата. Он старался ловить ее взгляды.
Элис надела то самое платье, в котором поехала с Кэтлин в клинику; Эдварда привезли тогда из-за океана, это был ее первый визит к сыну; у нее не отобрали мальчика, он остался в живых, она его ждала, время приспело, он был жив, ее спаситель явился. Широкополая плоская соломенная шляпа лежала на банкетке рядом с Элис.
Пораженный Джеймс нерешительно присел. Элис была сама любезность, она повторила:
— Прекрасная идея навестить меня, Джеймс. Ты, конечно, уже с раннего утра за работой. Принесли ли тебе твой стакан чаю?
Джеймс теперь и не думал предлагать свой негодный товар. Он спросил, не нуждается ли она в его помощи.
— Ах, так, — сказала она, — совсем не плохая мысль. Я только не знаю, можно ли на тебя рассчитывать и в каких пределах.
Не вставая со стула, Джеймс поклонился.
— В неограниченных, Элис.
Она ответила на это коротким смешком.
— Не хочу тебя обременять. Мне нужен сущий пустяк. В последние дни садовник что-то не показывается, а я совсем забыла справиться о нем. Может быть, он болен.
— С удовольствием пойду к нему, Элис.
— Если он не болен, попроси подать мне машину. И пусть его жена придет и поможет уложить чемоданы.
Элис взяла со стола белые длинные, до локтя, перчатки и натянула одну из них на руку.
Эти перчатки были на ней тогда, когда она взглянула через глазок в его палату; сиделка стояла рядом с ней. Эдвард был ужасен. Повернулся к двери; на лице был страх, неописуемый страх. Какая ярость, какое отчаяние, он заскрежетал зубами. Поднял руки, закрыл лицо, оскалился.
Элис опустилась на банкетку перед зеркалом. Я его защищала, а он меня покинул. Я его спасла, а он меня проклял.
На глаза у нее навернулись слезы. Она закинула голову, ведь она только что напудрилась.
Джеймс:
— Ты отправляешься на поиски Эдварда?
— Странное предположение. Удивительно, какой у людей ход мыслей. Мне бы никогда не пришло это в голову.
— Что ты замышляешь, Элис?
Она все еще не может успокоиться. Как она себя мучает! Хочет убежать бог знает куда — накликать на себя новую беду.
— Мой милый мудрый братец заботится обо мне. Я очень ему благодарна. Ты будешь укорять меня: дескать, из своих поступков надо делать выводы. Их-то я как раз и делаю. Не спустишься ли ты к садовнику и не передашь ли ему мою просьбу насчет машины и просьбу к его жене прийти сюда и помочь мне уложиться?
Джеймс встал. Это невыносимо. Предвидеть ее судьбу и не иметь возможности вмешаться. Разум бессилен. Каким неслыханным красноречием надо обладать, чтобы убедить ее? Нет.
— Никак не можешь решиться, Джеймс? Я пойду сама.