Ган Исландец

Гюго Виктор

— Ты должен отдать мне его! — повторил молодой человек громовым голосом.

— Разве ты привык повелевать буйволами и медведями? — спросило чудовище с новым взрывом хохота.

— Да, даже демоном в аду.

— Так вот, попробуй теперь.

Орденер выхватил саблю, которая, как молния, сверкнула в темноте.

— Повинуйся!

— Ого, — вскричал разбойник, взмахнув топором, — мне ничего бы не стоило раздробить твои кости и высосать твою кровь, как только ты вошел сюда. Но я удержался; мне интересно было посмотреть, как воробей станет нападать на ястреба.

— Презренный, —

вскричал Орденер, — защищайся!

— В первый раз еще говорят мне это, — пробормотал разбойник, скрежеща зубами.

С этими словами он вскочил на гранитный жертвенник и съежился там подобно леопарду, поджидающему на вершине скалы охотника, чтобы неожиданно кинуться на него.

Взоры его пристально устремились на молодого человека, он как бы выбирал, с какой стороны лучше напасть на противника. Еще одно мгновение, и Орденер погиб бы, но не дав времени разбойнику размыслить, он стремительно бросился на него и ударил по лицу концом сабли.

Завязался поединок, ожесточение которого трудно себе вообразить. Малорослый, стоя на жертвеннике, как статуя на пьедестале, казался одним из тех ужасных идолов, которым во времена варварства приносили здесь беззаконные и святотатственные жертвы.

Движение разбойника до такой степени были проворны, что откуда Орденер ни нападал на него, всюду встречал он зверскую физиономию и лезвие топора. На первых же порах он был бы изрублен в куски, если бы по счастливому вдохновению не накинул плаща на свою левую руку, для того чтобы подставлять этот развевающийся щит бесчисленным ударам разъярившегося врага.

В продолжение нескольких минут неслыханные усилия обоих противников ранить друг друга оставались тщетными. Серые пылающие, как угли, глаза малорослого выкатились из орбит. Удивленный столь энергичным и смелым сопротивлением по-видимому столь слабого врага, он перешел от дикой насмешливости к мрачному бешенству.

Свирепая неподвижность черт лица чудовища, невозмутимое спокойствие физиономии Орденера составляли страшный контраст с проворством их движений и стремительностью нападений.

В зале не слышно было другого шума, кроме стука оружие, беспорядочных шагов молодого человека и тяжелого дыхание сражающихся, как вдруг малорослый испустил страшный рев.

Топор его запутался в складках плаща. Он напряг все свои силы, яростно замахал рукой, но еще больше запутывал рукоять и лезвие в плаще, который, с каждым усилием его еще крепче обвивался вокруг топора.

Свирепый разбойник почувствовал наконец саблю противника у своей груди.

— Еще раз говорю тебе, — закричал Орденер, торжествуя победу, — отдашь ты мне железный ящик, который ты украл таким подлым образом?

Одну минуту малорослый хранил молчание, потом заревел:

— Никогда, будь ты проклят!

Орденер продолжал, все грозя саблей жизни побежденного:

— Подумай!

— Нет, я уж сказал тебе: не отдам, — повторил разбойник.

Благородный молодой человек опустил свою саблю.

— Ну, — сказал он, — освободи топор из складок плаща и будем продолжать бой.

Презрительный хохот был ответом чудовища.

— Щенок,

я не нуждаюсь в твоем великодушии!

Прежде чем удивленный Орденер успел обернуться, он стал ногой на плечо своего великодушного победителя и одним прыжком очутился в двенадцати шагах от него.

Другим прыжком он вскочил на Орденера и повис на нем подобно пантере, впившейся пастью и когтями в бока громадного льва. Ногти его вонзились в плечи молодого человека; кривые ноги стиснули бедра, и Орденер увидал над собой свирепое лицо с окровавленным ртом и зубами хищного зверя, готовыми терзать его тело.

Чудовище хранило молчание; ни одно человеческое слово не вырвалось из его задыхающегося горла и только глухой рев, смешанный с хриплыми яростными криками, выражал его бешенство. Разбойник был отвратительнее дикого зверя, чудовищней демона; это был человек, в котором не оставалось ничего человеческого.

Орденер пошатнулся под тяжестью малорослого и упал бы от неожиданного толчка, если бы сзади не поддержала его широкая колонна друидического памятника. Он устоял на ногах, полусогнув спину и задыхался в объятиях непримиримого врага. Чтобы составить себе малейшее понятие об этом страшном моменте борьбы, надо знать, что только что описанная нами сцена была делом еле измеримого промежутка времени.

Мы сказали, что молодой человек пошатнулся, но он не дрогнул и только поспешил мысленно проститься с Этелью. Эта мысль любви была как бы молитвой, она вернула ему силы. Охватив чудовище обеими руками и взяв клинок сабли по середине, он приставил конец ее перпендикулярно к спинному хребту разбойника.

Раненое чудовище испустило страшный вой, неистово вырвалось из рук неустрашимого противника, который снова пошатнулся, и упало в нескольких шагах позади, держа в зубах лоскут зеленого плаща, оторванный им в ярости.

С ловкостью и проворством молодой серны малорослый очутился на ногах и битва завязалась в третий раз, еще ожесточеннее прежнего. Случайно вблизи от него находилась груда обломков скалы, в течение веков поросшая мохом и терновником. Два человека обыкновенной силы с трудом могли бы поднять малейший из них, но разбойник схватил обломок обеими руками и высоко подняв его над головой, замахнулся им на Орденера. Взгляд его был ужасен в эту минуту. Камень, пущенный изо всех сил, тяжело пронесся в воздухе, так что молодой человек едва успел отскочить в сторону. Гранитный обломок разлетелся вдребезги внизу подземной стены, с страшным треском, долго повторявшемся отголосками глубокой пещеры.

Оглушенный Орденер едва успел прийти в себя, как уже разбойник размахивал другим обломком. Раздраженный при виде такой подлой обороны, молодой человек устремился на малорослого, высоко подняв саблю, с намерением изменить бой, но огромная глыба, вращаясь в тяжелой мрачной атмосфере пещеры, встретила на пути своем хрупкий обнаженный клинок. Сабля сломилась как кусок стекла и зверский хохот чудовища огласил подземные своды.

Орденер был обезоружен.

— Хочешь ты перед смертью просить о чем Бога или дьявола, — закричал разбойник.