Гангстеры
Шрифт:
— Снять халат можно было, лишь прихватив добрую половину тела. Он давно застыл в этой позе, в этом кресле.
Конни надолго замолчал, словно бы давая мне время подумать и представить себе все описанное. Наконец, я спросил:
— И ты стоял?
— Я не знаю, как устроен человек, — отозвался он. — Я думал, что знаю, но теперь не уверен. Да, я стоял, а потом заплакал. Меня прорвало. Я ничего не знал об этом человеке — почему он сидит здесь, почему ему никто не поможет. Я лишь чувствовал, что плачу, и не
Теперь Конни знал, почему этот человек беспомощно сидел в кресле, но слезы подступали снова, стоило о нем подумать.
— Коллега моего отца, — произнес он. — Англичанин… В детстве я получил от него открытку. Из Лондона. Моя мама возмутилась, увидев, что это портрет кисти Фрэнсиса Бэкона. Картинка была омерзительная, мне не позволили повесить ее над кроватью, как я хотел. Мама решила, что из-за нее мне будут сниться кошмары. Не знаю, думал ли я об этом там, в Юртхаген, но позже — точно.
— Что это был за портрет?
— Папа Римский, — ответил Конни, — Иннокентий Второй. Выпирающая челюсть человека в кресле напоминала его. Он был такой… яркий. И рот у него был такой же.
— Теперь он, значит, посылает чувствительных юношей, — произнес человек в кресле. — Высморкайся, возьми в кухне вилку, там есть чистые — я давно не ел… и выцарапай этот проклятый ключ. Вот здесь… — Буро-зеленый палец указал на живот: прямо под впалой грудной клеткой выпирало одно ребро.
Конни не нашел, что ответить, кроме: «Мне надо… я просто…». Давно съеденный обед напомнил о себе вкусом во рту — возможно, даже этот вкус был приятнее, чем запах испарений в комнате.
— Это недоразумение… — начал он. — Я просто заберу формуляр и пойду, а вы все забудьте…
— Ты один?
— Да, один.
— Как и Эрлинг. Одинокий волк.
— Я не знаю этого человека, — сказал Конни. — Поверьте.
— Но работаешь на него?
— Я на него не работаю.
— А на кого тогда?
— На себя.
— Молодцы вы. Это, наверное, актерское образование. Дорогое, должно быть. И ходить приходится поодиночке, чтобы экономить.
— Это недоразумение. У меня Институт, который…
— Ты работаешь на него, сам о том не зная. Ты на первом уровне. Когда доберешься до второго, будешь больше понимать.
— Я ухожу, — сказал Конни. — Только мне нужна анкета.
— Я буду стрелять!
Конни собрался уходить, без анкеты. Он хотел лишь выбраться из этого дома, но остановился и вдруг увидел, что человек в кресле и вправду вооружен. В истощавшей до скелета правой руке виднелось оружие — пистолет. Конни поднял руки, чисто инстинктивно, просто так.
— Что вам нужно? — произнес он. — Это ошибка. Недоразумение. Я просто положил формуляр в ваш ящик, это результат статистической выборки. Не вы, а ваш почтовый ящик.
— Формуляр… — повторил человек в кресле. — С вопросами Эрлинга, в его стиле.
—
— По чьему поручению?
— Этого я сказать не могу.
— Вот именно.
Понтифик в кресле по-прежнему направлял на него оружие, но ничего не говорил, ибо полностью сосредоточился на дыхании, одышке, которую сопровождал свистящий, бурлящий звук. Звук, который Конни слышал в телефонной трубке. Он повторялся через несколько слов, будто кислород заканчивался и человеку приходилось судорожно вдыхать, чтобы не договориться до смерти.
— Думайте, что хотите, — сказал Конни. — Но я даю самое честное слово, что зла никому не желаю.
Кресло тяжко дышало.
— Слышите, что я говорю?
— Слышу, и все, что ты не говоришь, — тоже.
— Тогда опустите оружие.
— Если приведешь сюда Эрлинга. Он что, не смеет прийти сюда сам? Тоже стал чувствительный на старости лет? Боится увидеть, что со мной сделал?
— Я не могу привести сюда этого Эрлинга. — Конни старался говорить прямо. — Я не имею к нему никакого отношения.
С минуту человек в кресле сидел без движения. Пистолет он опустил на колени, отвел в сторону штативообразную руку и вытащил несколько документов из бокового кармана кресла. Это была рассылка Конни. Несмотря на плохое освещение, он смог прочитать: «Законодательство Швеции предписывает каждому гражданину, располагающему информацией, которая тем или иным образом может представлять интерес для судебного расследования, выступать в качестве свидетеля. Если бы Вас призвали к исполнению данной обязанности, при условии угроз со стороны обвиняемого, отказались ли бы Вы от исполнения долга перед судом, поелику таковое требует пренебречь собственной безопасностью, ценимой более долга?» Человек с трудом опустил бумаги, вновь подцепив оружие, похожее на металлический наконечник руки. Текст отнял у него все силы.
— Только Посланник может писать на таком пресном… канцелярском… языке…
Конни ничего не ответил. На его взгляд, вопрос был сформулирован вполне корректно.
— Среди стиральных порошков… и станций метро… и телепрограмм… которых никто не знает… но я не клюнул. Я узнаю этот голос. «Поелику…»
— Это мой вопрос, — настаивал Конни.
— Он болен? Он стар, но такие, как он, добровольно на пенсию не выходят. Может быть, он двигается с трудом. Тазобедренные суставы. Так это называют… «Тазобедренные…» У меня-то их больше нет. Как он, должно быть, ждал… Все эти годы! Его и больные суставы не остановят. Уж он бы приказал, чтобы его принесли сюда, и вырвал бы этот ключ из моей утробы собственными руками. Не понимаю — если они не посылают сюда лучшего, то должны послать почти самого лучшего, а если ты и есть почти самый лучший, то эта страна в опасности… Объясни мне!