Гангутцы

Рудный Владимир Александрович

Сейчас «хорсенская артиллерия» весь свой огонь сосредоточила на лощинке перед скалой на юге Эльмхольма.

Обстреливать эту лощинку, не рискуя попасть в своих, могла только малокалиберная «катюша», снаряды которой ложились точно на позиции финнов. В то же время отделение Богданыча, находившееся рядом с обстреливаемым районом, оставалось в безопасности.

А Гончаров истекал кровью на скале. Он скрыл от Гранина, что ранен тяжело. Прошло несколько часов. Ранило и санитара Парамошкова,

но от Гончарова он по-прежнему не отходил. Гончаров старался не двигаться, лежа в яме возле телефона.

— Сруби, Сиваш, палку, — просил он телефониста, — хоть с костылем пойду в атаку.

Еще засветло за ранеными пришел катер.

Гончаров вызвал Бархатова:

— Обеспечь погрузку всех серьезно раненных, никого не оставлять.

— Некоторые терпят. Просятся остаться до атаки…

— Ни за что. Застонут, испортят бойцам настроение. И убитых собери: хоронить невозможно, а это действует на людей.

Раненых отнесли на катер. Один сам пробежал согнувшись.

— Вернуть! — приказал Гончаров.

Раненый вернулся, подполз к политруку. Это был молодой матрос из пополнения.

— Впервые в бою?

— В первый раз.

— Куда ранен?

Матрос смутился.

— В корму он ранен, — подсказал санитар Парамошков, с трудом приподнявшись. — Я его перевязывал. В мякоти пуля застряла.

— А бегает лихо. Воевать можешь?

— Разрешите остаться, товарищ политрук? — Матрос не решался смотреть Гончарову в глаза.

— Марш в лощину! И никогда в лазарет не спеши.

К Гончарову подполз Бархатов.

— Теперь вас понесем, товарищ командир.

— Идите! Несите Парамошкова, отправляйте катер, не задерживайте.

— Вызывай, Сиваш, Гранина! — приказал Бархатов, убедившись, что Гончаров добровольно с острова не уйдет.

Телефонист хотел было сказать, что связи нет — снова прервалась. Но Бархатов зло взглянул на недогадливого телефониста, выхватил трубку и закричал в безмолвный телефон:

— Алло, алло!.. «Осока»? «Осока»? Я «Камыш». Вы меня слышите? Товарища шестого к телефону…

Косясь на Гончарова, Бархатов подождал с минуту и продолжал:

— Здравия желаю, товарищ шестой. Докладывает временный комиссар Бархатов. Наш командир не подчиняется приказу и не эвакуируется в госпиталь… Слушаю… Есть повторить приказание: немедленно отправить политрука в санчасть!..

Гончаров протянул руку к трубке, но Бархатов сообразил.

— «Осока»! «Осока»! — надрывался он. — Тьфу, черт, опять обрыв. «Осока»!..

Он зло швырнул трубку и мигнул телефонисту:

— А ну, давай выполнять приказание капитана.

Они подняли Гончарова на руки и, согнувшись, понесли вниз на катер.

Парамошков, сдерживая стоны,

сам пополз вниз.

Бархатов и телефонист, сдав на катер Гончарова, вернулись и подхватили Парамошкова.

Уже с катера Гончаров крикнул:

— Руководство обороной скалы возлагаю на Бархатова. На коммуниста Бархатова!.. Держитесь, товарищи!..

Катер ушел.

Бархатов подумал: «Как же без комиссара? Ни один бой не обходился без комиссара».

Он спустился вперед в лощинку, к Богданычу, члену партийного бюро отряда.

— Ты, Саша, будешь за комиссара…

— Хорошо, — согласился Богданыч. — Макатахин, командуй разведчиками, пока я не вернусь. Только, чур, без приказа вперед не лезть!..

«Что же прежде всего должен делать комиссар? — размышлял Богданыч, поднимаясь вместе с Бархатовым на скалу. — Прежде всего — объединить людей».

На скале Богданыч расспросил Бархатова, какова общая обстановка, каковы указания Гранина, какие силы в обороне, кто где расположен, и пополз вниз, с фланга на фланг.

— Озяб? — подползая к матросу, спрашивал Богданыч. — А ты что же лежишь без движения? Так и заснуть можно.

— Тут шевельнешься — над головой сразу фьюить, фьюить, соловьем заливаются.

— А ты соловьев боишься?

— А вон ты тоже ползешь, Богданыч! Не подставляешь грудь-то.

— Зачем зря подставлять? Когда надо было, командир во весь рост встал: всех спас. Он целый семафор успел передать — пуля его не тронула. Пока дело свое не сделал. Уж если что, так лучше, как он, — с улыбкой, да дело сделать.

— Помирать всяко неприятно.

— Согласен, только по всякому случаю дрожать еще хуже. У тебя нож есть?

— Два.

— Чего ж ты ямку не долбишь? Знаешь, какую ямку Коля Парамошков выдолбил для капэ? Окоп!..

Легко раненного новичка, возвращенного на позицию Гончаровым, Богданыч с усмешкой спросил:

— Зудит?

— Сидеть больно, — вздохнул новичок.

— А ты на брюхе лежи. Наступать будем — сидеть не придется. Зато в лазарете встретишь политрука — не стыдно будет в глаза посмотреть.

Людей на скале оставалось немного, лежали все врозь, часами, каждый на своей позиции, и все же легче держаться, когда знаешь, что творится на белом свете, когда поговорят с тобой, когда знаешь, что ты не один, что друзья рядом, живы, что есть командир, комиссар, связь со штабом и полный воинский порядок.

И снова матросы ждали наступления, считали, сколько осталось часов и минут до темноты.

Хотелось пить и курить. Но не было ни воды, ни курева. Когда приходили катера с солдатами, Богданыч отбирал у вновь прибывших табак и разносил давно не курившим.