Гангутцы
Шрифт:
— До свиданья, Алеша, — тихо сказала беленькая Шура. — Передайте Катюше, что мы скучаем без нее.
— Кате? — Алеша покраснел и впервые спросил: — А где она?
— Разве вы не знаете? — удивилась беленькая Шура. — Катя сейчас работает в доме отдыха. Сегодня к вечеру Катя должна вернуться. — И с надеждой добавила: — Может, вам лучше здесь обождать?
— Нет, я поспешу. До свиданья, Шура. Спасибо вам за все.
— А вы подойдите, Алеша, к Дому флота. Там сегодня кино. Могут быть оказии на Утиный мыс. Да и Катя, возможно,
— Спасибо, Шурочка, спасибо. Я поспешу…
Хромая и опираясь на палку, Алеша шагал из госпиталя в город. Никто не повстречался ему до Дома флота, побитого, как и все другие постройки на Гангуте, снарядами, заколоченного и, казалось, покинутого, если бы не окна, замурованные кирпичами.
Раз укреплено, значит, есть там жизнь.
Во дворе толпился народ; курили, ждали начала киносеанса. В нижнем этаже здания каждый день показывали какой-либо фильм; новых не поступало, а старые крутили раз по десять, но зрителей всегда хватало.
Алеша вошел в фойе. Его кто-то окликнул:
— Здравствуй, орленок!
Обернувшись, Алеша увидел Расскина.
— Здравствуйте, товарищ дивизионный комиссар!
— Привет тебе от твоих друзей.
— Вы были на Хорсене?!
— Маленький Богданыч, комиссар, как вы его называете, заходил ко мне. Передал протокол партийного собрания…
Расскин замолчал, с улыбкой посмотрел на Алешу, потом сказал:
— Нарушили они устав. Приняли тебя заочно кандидатом в члены ВКП(б).
— Недействительно? — Алеша побледнел.
— Не волнуйся, Алеша. Считаем, что приняли тебя в бою. Партийная комиссия решение собрания утвердила. Поздравляю, Алексей Константинович, ты вступил в самую сильную и самую честную партию в мире!
— Спасибо, товарищ дивизионный комиссар. Все буду делать, жизни не пожалею, чтобы заслужить доверие партии.
Некоторое время Расскин не отпускал руки Алеши.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше всех! — встрепенулся Алеша.
— А палочка?
— Что палочка? Палочка вот! — Алеша решительно отставил клюку в сторону и, стараясь не хромать, промаршировал туда и обратно вдоль фойе.
— Ну-у, тебя впору в Москву на парад посылать! — похвалил Расскин и сам помрачнел от своей шутки, плохие вести шли из-под Москвы, трудное там настало время: в сводках появились Можайское и Малоярославецкое направления. — Все же, я думаю, тебе следует отдохнуть, Алеша.
— Что вы, товарищ дивизионный комиссар! Так я прозеваю все на свете.
— Не прозеваешь, Алеша… Ах ты, милый мой мальчик! Еще очень много боев впереди, много боев…
— А я хочу сейчас бить врага. Каждую минуту!..
— И будешь бить. Ты теперь коммунист. Вся твоя жизнь, как и моя жизнь и всех коммунистов, пройдет в борьбе с врагами трудящихся. Только не горячись, не подставляй зря голову. Тебе уже дали направление в часть?
— Пока в дом отдыха.
— А ты куда хотел бы?
— Как куда? К капитану Гранину на Хорсен.
— Гранина
— Ушел на Подваландет?
— Нет, Алеша. Капитан заболел и пока вернулся на Утиный мыс в свою часть. А отряд он сдал другому командиру.
— Щербаковскому? — Для Алеши мичман всегда, а сегодня особенно, был первым после Гранина человеком в отряде.
— Капитану Тудеру. А твой Щербаковский тоже здесь, со всем взводом.
— Вылазка?
— Неугомонный ты парень, — рассмеялся Расскин. — Допрашиваешь меня, как военнопленного. Ты вот лучше скажи мне, Алеша: хочешь служить на корабле?
— Давно мечтаю, товарищ дивизионный комиссар. Я уже просился на корабль, когда погиб мой отец.
— Твой отец служил на эскадренном миноносце?
— Да. Но он погиб на катере «Двести тридцать девятый». Командир катера лейтенант Терещенко давно обещал взять меня к себе. Если командование позволит.
Расскин нахмурился.
— Хорошим командиром был Терещенко…
— Был?!
— Он погиб. В геройском бою.
Алешу это настолько ошеломило, что он даже не спросил, когда погиб Терещенко, где погиб, что с катером. По-мужски сурово и по-юношески горячо он сказал:
— Прошу вас, товарищ комиссар, назначить меня в команду «Двести тридцать девятого». На этом корабле отдам жизнь за родину.
Расскин взял Алешу за руки и заглянул ему глубоко в глаза:
— Каждый день, Алеша, враги бросают на Гангут шесть тысяч снарядов и мин. Но убить нас не могут. А Гангут только пядь земли, которую мы отстаиваем. Погибнуть, друг мой, несложно. Сейчас погибнуть легко. Гораздо труднее жить для родины. Жить и побеждать. Иди, сядем здесь..
Они присели на скамье у стены.
— Не бояться смерти — это не значит лезть на рожон, искать смерти. Смертники могут быть у фашистов. Самураи считают себя смертниками. Но они совсем не храбрые люди. Они малодушные люди. Они не верят в жизнь. Им внушили, что жизнь будет там, на небесах. А мы всегда, Алеша, готовы отдать жизнь за родину именно потому, что мы любим жизнь и любим людей. Пусть фашисты умирают — они обреченные, они несут смерть и сами от этой смерти не уйдут. А мы, коммунисты, идем в бой за жизнь. Мы с тобой победим и такую еще жизнь построим, какой мир не знал. Хочешь, Алеша, строить эту жизнь?
— Хочу, — тихо сказал Алеша.
— Вот за это мы и будем драться. Слыхал, в госпитале какой родился орленок?.. Тебе конкурент, а?
— Я слышал — плачет. Сначала подумал, что матросы подражают. Балуются.
— Это, Алеша, жизнь торжествует, — серьезно продолжал Расскин. — Кругом огонь, война, кровь. Сколько народу погибает! А жизнь все равно торжествует, рождаются новые люди. И вот мы этого мальца таким вырастим человеком — на радость всей земле.
Расскин поднялся и, прощаясь с Алешей, сказал: