Гангутцы
Шрифт:
«Берлин. Главная квартира фюрера. Пятого декабря русские оставили полуостров Ханко».
А хельсинские газеты, оправдывая поражение финнов под Гангутом, писали:
«История еще не видела таких полевых укреплений, какие были созданы на Ханко в ходе войны и в такой короткий срок и доблестно взяты нашими частями».
Через некоторое время в комендатуру блокированного Ленинграда прибыл пехотный лейтенант с пакетом к генералу Кабанову от генерала Симоняка с Пулковских высот. Лейтенант настаивал, что должен вручить пакет лично.
Это был Репнин, тут же узнанный и обласканный
Письма не оказалось. Симоняк не любил писать писем, да и не до писем ему было на Пулковских высотах. В пакете был машинописный текст, скрепленный штампами разведотделов и всяких канцелярий, — перевод с немецкого статьи из швейцарской газеты «Нойе Цюрихер Цайтунг» от двадцать шестого февраля тысяча девятьсот сорок второго года.
Статья называлась «Посещение Ханко», и понятно было, почему Симоняк поспешил переслать ее Кабанову и почему Кабанов, надев очки, с таким интересом стал ее читать.
Швейцарский корреспондент, оказывается, уже бывал на Ханко два года назад, во время советско-финляндской войны. «Ханко подвергался тогда ожесточенному воздушному налету, — вспоминал он. — Город горел со всех концов. В Хельсинки была получена радиограмма с просьбой выслать вспомогательные пожарные команды. Тогда нам не удалось хорошо осмотреть городок, большую часть времени мы просидели в подвале одного из немногих каменных домов и считали число снарядов, выпущенных большевиками, — мы насчитали их 1279».
Прочитав это признание, Кабанов подумал: корреспондент со страху не разобрал — речь шла не об авиации, а о налете артиллерии советского крейсера.
Вторичное посещение, как сообщал корреспондент, задерживалось по независящим от финнов обстоятельствам. Вначале русские долго сопротивлялись, потом хотя они и ушли, но прошел месяц, прежде чем ему разрешили посетить полуостров.
«Ханко является образцом русского фортификационного искусства и, прежде всего, техники минирования, — с удовольствием читал дальше Кабанов. — Ходить по Ханко еще до сих пор небезопасно. Толстый снежный покров скрыл минные поля, прежде чем их успели разминировать, это и является одной из причин того, почему нам так долго не разрешали посетить Ханко. Сопровождающий нас офицер приказывает двигаться „гуськом“, и мы точно ступаем по следу ведущего…»
— Читали, лейтенант? — спросил Кабанов, взглянув поверх очков на Репнина.
— В оригинале, — усмехнулся Репнин. — Я немножко знаю немецкий. — Он постеснялся добавить, что сам раздобыл эту газету, нашел ее в планшете фашистского офицера во время недавнего разведывательного поиска.
— Высоко они оценивают вашу работу. — Кабанов продолжал читать статью вслух: — «После захвата финнами Ханко из Выборга была вызвана специальная саперная команда для разминирования полуострова. По словам этих людей, на Ханко только за один день было разминировано больше мин (речь идет о тысячах), чем в Выборге за все время, прошедшее с момента его взятия. Известно, что русские перед уходом с Ханко прислали туда из Ленинграда…» Вот брехуны! — расхохотался Кабанов, — «…четыреста специально обученных минеров, которые и произвели полное минирование полуострова. Леса вокруг Ханко, да и сам город, до сих пор еще полны смертельной опасности. Здесь встречаются натяжные мины, которые взрываются при соприкосновении с почти невидимой проволочкой, и обыкновенные нажимные мины. Сопровождающий нас полковник рассказывает о радиоминах, которые взрывались при помощи радиоволн и которые были нейтрализованы с помощью местной финской радиостанции». Поднаврал ему полковник. Потуги оправдать свое поражение. «Рассказывают
— Это точно, товарищ генерал, — подхватил Репнин. — Мой сапер Сережа Думичев такое устроил. И пластинку поставил свою любимую: «Разведку»…
— Доставили мы им хлопот, лейтенант. Видите: «Разминирование передовой линии и самих укреплений отложено до весны». Нагнали на них страху, вот и трезвонят о «минерах из Ленинграда» и о «колоссальных работах, которые произвели русские на полуострове».
Статья заканчивалась следующим наблюдением корреспондента:
«На всех углах развешаны плакаты на неправильном шведском языке: „Офицеры и солдаты финской армии, довольно проливать кровь в угоду Гитлеру. Гоните фашистов с вашей земли“».
— Что же тут неправильного, товарищ генерал? — улыбнулся Репнин.
— Все правильно, лейтенант. Спасибо за подарок…
По сугробам сурового Ленинграда Репнин возвращался на Пулковские высоты, где гангутская пехота отстаивала великий, мужественный город.
Гангутцы воевали на Ленинградском фронте.
Ледяной домик на заливе занесло снегом. В нем посменно жили шестеро разведчиков из гангутского батальона. Днем домик похож на обыкновенный сугроб. Ночью разведчики вынимали из щелей в сугробе снежные кирпичи, и в амбразуры, целясь на берег, занятый врагом, смотрели пулеметы. Застава цепью располагалась справа и слева от сугроба, наблюдая за петергофским берегом. С рассветом вся застава стягивалась в ледяной домик и исчезала в нем на весь день.
Каждую ночь двое приходили из Кронштадта и двое из шестерых уходили в Кронштадт. От смены до смены на двоих на три дня — плитка шоколада и по краюшке хлеба, жесткого, блокадного хлеба.
Смена несла Гранину карты разведки.
Близок рассвет. Двое идут к берегу. Ветер и голод шатают людей. Хочется лечь на лед и уснуть.
— Оставь меня, к-омиссар. Отдохну — сам дойду…
— Нельзя, Иван Петрович. Сколько прошли, а теперь спать? Придем, водочки выпьем, корочкой разживемся. Доложимся и поспим в кубрике на славу.
— Что — в к-убрике?! Сказано — сп-ать хочу…
— Майор ждет. Другие заставы, наверно, вернулись.
— Б-рось меня. Один скорее д-ойдешь.
— Не могу, Иван Петрович. Без тебя и я не дойду. Светать начнет — немцы тебя увидят…
— Т-ы меня Гитлером не п-угай. Я М-маннергейма тоже не испугался.
— А Гитлер найдет Ивана Петровича спящим на льду и доставит в Петергоф как трофей.
— Еще не родился такой фашист, чтобы Ив-вана Петровича т-рофеем взять. К-ачает меня…
— А мы сейчас остановимся, перекурим и снова пойдем. Ну, еще несколько шагов… Держись за меня… Только не садись… В рукав закурим… Помнишь, как на Фуруэне?..
— Т-ам курево было — п-ервый сорт… Дай еще затянуться…
— Только мне оставь, а то больше нету. Вот дойдем до майора, может, отсыплет нам на завертку своего любимого «Сама садик я садила». Волнуется за нас майор: как там мои гангутцы?
— Д-дети капитана Гранина!
— Много нас под Ленинградом… Отстаивают гангутцы Ленинград!..
— Мы еще с м-айором блокаду прорывать будем…
— Будем, Иван Петрович! Наступать будем. Где-нибудь под Кенигсбергом высадимся.
— Только бы п-од командой майора Гранина!