Ганнибал
Шрифт:
Сразу за ущельем Боргетто взору открывается небольшая прибрежная равнина Туоро, лежащая на глубине двух-трех километров. На востоке, немного не доходя до Пассиньяно, ее перекрывают хребты Монтиджетго. В наши дни уровень воды в Тразименском озере сильно понизился, тогда как в древности между прибрежными холмами и озером оставался только узкий проход, примерно той же ширины, что и ущелье Боргетто, тянувшийся до селения Торичелла, откуда дорога сворачивала к юго-востоку и шла дальше, к Перузию. Здесь-то и соорудил Ганнибал свою «мышеловку», которую мы попытаемся реконструировать, руководствуясь согласованными, но, к сожалению, слишком краткими указаниями Полибия (III, 83) и Тита Ливия (XXII, 4).
Пройдя ущельем Боргетто, Ганнибал пересек равнину Туоро и разбил лагерь за массивом горы Монтиджетто. Здесь он надежно укрыл в засаде свои лучшие силы — африканцев и иберов. Легкая пехота — балеарские пращники и копейщики — рассыпалась по холмам, глядящим прямо на озеро, со стороны Вернаццано. Наконец, на пятачке Туоро разместились галлы, а возле самого выхода из ущелья Боргетто — конные отряды, и те и другие надежно спрятанные. Ловушка была готова, и оставалось только ждать, когда римский консул вместе со своей армией в нее пожалует. Описанная реконструкция принадлежит Г. Де Санктису (G. De Sanctis, III, 2, 1917, pp. 109–115), и мы считаем, что в ней наилучшим образом учтены все данные наших письменных источников, поэтому мы отдаем ей предпочтение перед вариантом, предложенным
Итак, в тот же вечер, когда Фламиний увидел, как армия Ганнибала скрывается в ущелье Боргетто, он двинулся следом и успел до наступления ночи разбить лагерь на берегу озера. Ранним утром следующего дня — 21 июня, если верить Овидию («Фасты», VI, 767–768), то есть в день летнего солнцестояния (мы склоняемся именно к этой дате, хотя высказывались предложения сдвинуть ее ближе к весне, исходя из потребностей пунийской армии в продовольствии летом 217 года; см. Ph. Desy, 1989), он, даже не подумав выслать вперед разведчиков, со всей своей армией устремился в ущелье Боргетто. Было, как мы уже говорили, раннее утро, и озерные берега окутывал густой туман. Когда большая часть римской армии уже вступила на прибрежную равнину, а ее авангард достиг места, где прятались в засаде африканцы и иберы, Ганнибал дал общий сигнал к атаке. Плохая видимость не позволяла римским командирам — центурионам и трибунам — выстроить свои отряды в боевой порядок и, разумеется, усугубляла всеобщую растерянность. За три часа полегло 15 тысяч солдат Фламиния. Погиб и сам консул, сраженный галльским копьем. Тит Ливий (XXII, 6, 3–4) уточняет, что римского военачальника убил инсубр по имени Дукарий, отомстивший Фламинию за гибель своих сородичей, уничтоженных на берегах Адды в 223 году. Но еще более страшная участь ожидала арьергард римской армии, только-только вступивший в ущелье Боргетто и еще не успевший выйти на равнину Туоро. Карфагенская конница буквально сбросила этих людей в озеро, где одни под тяжестью доспехов мгновенно шли на дно, а других добивали пунийские всадники. Вырваться из страшной ловушки удалось только римскому авангарду, вернее, его части в количестве примерно шести тысяч человек, которые пробили живую стену, образованную африканцами и иберами, и, добежав до ближайших вершин, смогли своими глазами, поскольку туман к этому времени уже рассеялся, убедиться в масштабах катастрофы. Кое-как построившись, они двинулись в одну из соседних деревушек, раскинувшихся на берегу озера Плесция, где их и «накрыл» Магарбал, посланный чуть погодя во главе отряда иберов и копейщиков, так что и эти избежавшие смерти римские воины оказались в плену (N. Alfieri, 1986).
Кстати, эпизод с этими пленниками дал Титу Ливию (ХХИ, 6, 12) еще один повод возмутиться «пунийским вероломством», но мы обязаны вернуть автору его же обвинение. Вопреки тому, что пишет Тит Ливий, Магарбал вовсе не обещал римским солдатам свободу в обмен на сдачу оружия, он всего лишь гарантировал им жизнь. И когда их доставили в карфагенский лагерь, Ганнибал, смешав их с остальными пленными — в общей сложности таковых оказалось 15 тысяч человек, — объявил им, чтобы рассеять последние сомнения, что никаких обещаний его помощник в принципе им давать не мог, поскольку это просто не в его власти [61] . Затем, по-прежнему верный себе, он приказал разделить пленных на две группы. Римских граждан отправили под надзор отдельных карфагенских отрядов, а их союзников без выкупа отпустили на все четыре стороны. Ганнибал еще раз повторил перед ними речь, с которой уже обращался к пленным врагам после сражений на Тицине и Требии: он пришел не воевать с италиками, а вернуть им свободу, попранную Римом [62] .
61
«Пунийское вероломство», по словам античных авторов, заключалось в данном случае в том, что Магарбал дал римлянам честное слово, что отпустит их, если они сдадут оружие. Но, когда они исполнили это требование, Ганнибал отказался ратифицировать обещание своего начальника конницы.
62
Однако пока успеха не было. Полибий пишет: «Невзирая на поражение римлян в двух битвах, до сих пор ни один из городов Италии не отложился от римлян и не перешел на сторону карфагенян; все они оставались верными данным обязательствам, хотя жестоко терпели от неприятеля» (Полибий, III, 90, 13 — осень 217 г.).
Карфагенский полководец озаботился также и тем, чтобы воздать посмертные почести погибшим — не только своим (потери пунийцев были невелики; всего около полутора тысяч человек, главным образом галлов), но и командирам вражеской армии. На поиски тела Фламиния он отрядил специальную команду, но, как пишет Тит Ливий, все ее старания остались тщетны. Это выглядит тем более странно, что по приказу Ганнибала его воины всегда собирали на поле сражения все брошенное оружие. Как мы вскоре убедимся, его африканские соединения в дальнейшем воевали преимущественно римским оружием. Поэтому можно предположить, что поиски велись очень тщательно, притом на ограниченном и скорее небольшом пространстве. Неожиданное решение загадки исчезновения тела Фламиния предложил недавно один из современных исследователей. Известно, что консула убил галльский воин, но также известно, что у галлов существовал обычай хранить в качестве трофея голову убитого врага. А разве можно представить себе трофей более ценный, чем голова римского консула? Если же допустить, что, отрубив у мертвого Фламиния голову, галл снял с его тела и богатые доспехи, становится вполне понятным, почему среди тысяч убитых тело консула осталось неопознанным (G. Brizzi, 1984, pp. 35–43).
Лето на Адриатике
Но несчастья римлян еще не кончились. Спустя несколько дней после битвы на озере Магарбал со своей конницей отправился по приказу главнокомандующего на перехват четырех тысяч римских всадников, посланных Сервилием из Римини на подмогу Фламинию, но опоздавших к сражению. Магарбал блестяще справился с задачей. Оставшиеся после короткой схватки в живых римские солдаты пополнили ряды пленников Ганнибала.
…Рим пребывал в оцепенении. Претору по делам иноземцев М. Помпонию Матону выпала печальная честь объявить с высоты ростр о поражении потрясенному народу, который толпился на форуме и осаждал курию [63] . Растерянность горожан, успевших за долгие годы отвыкнуть от военных неудач
63
Форум — центральная площадь Рима, где проходили народные собрания. На форуме находились ростры — трибуна для оратора, украшенная носами неприятельских кораблей, и курия — здание, где обычно заседал сенат.
Посещала ли Ганнибала в эти дни мысль двинуться на Рим? Тит Ливий обходит этот вопрос молчанием, а Полибий (III, 86, 8) утверждает, что карфагенский полководец считал наступивший момент неподходящим для подобного предприятия. По всей видимости, греческий историк в данном случае совершенно прав. Город окружала прочная крепостная стена — стена Сервия, — возведенная в середине VI века, но существенно расширенная и дополнительно укрепленная после 390 года, когда галлы нагнали на римлян страху, преодолев эту преграду и заняв нижний город. Еще позже, в 378 году, по приказу цензоров стену снова перестроили, использовав для кладки глыбы туфа, вывезенного из этрусского местечка Гротто Оскура. В описываемое время стена, снабженная угловыми башнями, тянулась на 11 километров, охватывая территорию площадью в 400 гектаров и представляя собой единственное укрепление подобной протяженности и мощи на всем Италийском полуострове. В самых слабых местах стены, то есть на ее востоке, между Коллинскими (Квиринальскими) и Целиевыми воротами, с обеих сторон от нее были возведены дополнительные оборонительные сооружения: с внутренней стороны насыпан земляной вал, полого спускавшийся с вершины стены так, что по нему могли свободно передвигаться защитники города; с внешней стороны вырыт ров 10-метровой глубины. Одним словом, никто не рискнул бы сказать, что осада Рима была пустяковой задачей. Для ее решения прежде всего требовалось иметь соответствующую технику, которую следовало где-то достать или скорее сделать. Вздумай Ганнибал пуститься на это предприятие, ему пришлось бы на долгие месяцы, если не годы, бросить на его подготовку все свои силы, тем самым отказываясь от наступательной стратегии, в которой наиболее полно раскрывались его личный талант и изобретательность, в пользу позиционной войны, что наверняка позволило бы Риму в полной мере мобилизовать свой военный потенциал, пока что далеко не исчерпанный. Кроме того, Ганнибал рисковал лишиться поддержки «латинов», поскольку за это время их мятежный порыв успел бы перебродить и заглохнуть [64] .
64
Латины не переходили к Ганнибалу. Речь идет о других италийских союзниках.
Вряд ли Ганнибал забыл сон, виденный им в Онуссе накануне отбытия из Испании, хотя с тех пор миновал год с лишним. Устрашающая змея пунийской армии уже начала обвиваться кольцами вокруг италийских селений, неся гибель и разрушение их жителям, — зачем же было ей мешать? Пусть лучше Рим поспешит на помощь своим союзникам и даст карфагенянам возможность одержать еще немало блистательных побед, в противном случае ему придется признать свою неспособность защитить тех кого он взял под свое покровительство. Кроме того, армия Ганнибала нуждалась в отдыхе. Зимовка близ Болоньи мало способствовала восстановлению сил после перенесенных суровых испытаний. И люди, и животные страдали от недоедания, многих из них поразила болезнь, которую Полибий называет «голодной паршой» (limopsoros: III, 87, 2). После битвы при Тразименском озере карфагенский полководец двинулся через Умбрию, миновав Перузий и Фолиньо, и пересек Фламиниеву дорогу. Но отсюда, вопреки утверждению Тита Ливия (XXII, 9, 1–2), он направился вовсе не к Сполетию, от которого он якобы намеревался идти к Риму, а резко свернул на восток, спустился в долину Кьянти и вышел на плодородные равнины Пицена. Десятью днями позже он уже вступил на Адриатическое побережье, захватив по пути такое количество добычи, что ее с трудом удавалось тащить (Полибий, III, 86, 9-10).
С той поры как карфагенская армия покинула берега испанского Леванта, ее воины впервые вновь увидели море. Постоянно меняя места стоянок, Ганнибал оставался на побережье, в районе между Пиценом и Апулией. Особенную пользу пребывание в этом благодатном краю принесло лошадям, которых лечили от чесотки, купая в выдержанном вине (Полибий, III, 88, 1). Правда, Тит Ливий об этой подробности не упоминает, возможно, считая подобную «терапию» непростительным расточительством. Раненые поправлялись, здоровые набирались сил. Ганнибал отправил в Карфаген нескольких гонцов с отчетом о последних событиях и занялся перевооружением «на римский манер» своих африканских воинов. В частности, он заставил их сменить маленькие круглые кетры на большие щиты в форме вогнутого прямоугольника, на латыни именуемые scutum, которые в бою защищали гораздо надежнее. Тит Ливий (XXII, 46, 4) утверждает, что из-за этих щитов в ходе сражения при Каннах африканскую тяжелую пехоту нелегко было отличить от римской. С хорошо отдохнувшим войском, с запасом фуража для животных Ганнибал возобновил свой марш вперед, опустошив по пути латинскую колонию Адрию, земли марруцинов и френтанов, и, не встретив сопротивления, дошел до Луцерии, еще одной латинской колонии, и апулийского города Арпы. Рим продолжал бездействовать…
Кв. Фабий Максим, «Медлитель»
В трудные моменты своей истории, когда городу грозила серьезная опасность, а консулы по той или иной причине не могли исполнять своих обязанностей, Рим несколько раз прибегал к чрезвычайной форме управления, ограниченной по сроку действия, но облеченной всей полнотой гражданской и особенно военной власти. Такой формой была диктатура. В данной конкретной ситуации главная трудность заключалась в том, что обычно диктатора назначал один из консулов, но Фламиний, как мы знаем, погиб в июне 217 года, а Сервилий не имел возможности связаться с Римом. Поэтому выбор диктатора пришлось предоставить центуриатным комициям, то есть — беспрецедентный случай! — народу. И народ выбрал Кв. Фабия Максима Веррукоза. Выходец из древней патрицианской фамилии, он дважды — в 233 и 228 годах — занимал должность консула, в 230 году — цензора, а прозвище Максим, ставшее именем, унаследовал, хоть это и не нравилось Полибию (III, 87, 6), от одного из своих предков, Фабия Руллиана, который заслужил его в годы войны против самнитов. Как помнит читатель, Фабий принадлежал к числу сенаторов, до самого объявления войны выступавших за переговоры с Карфагеном. Однако если с кем и намеревался договариваться этот осторожный и мудрый человек, то уж, конечно, не с Баркидами, а с их противниками в карфагенском сенате. Ганнибала же он всегда воспринимал как ярого врага, ни о каких «договоренностях» с которым не могло идти и речи. Согласно обычаю, диктатор сам выбирал своего заместителя, исполнявшего при нем обязанности «начальника штаба» или, как его называли в Риме, «начальника конницы». Однако обычай и на сей раз оказался нарушен, потому что начальника конницы одновременно с диктатором избрал на своих комициях народ. Им стал консул 221 года М. Минуций Руф, отличившийся в Иллирии. В сенате Фабий и Минуций принадлежали к разным группировкам, которые можно, не греша против истины, назвать враждебными, поэтому, каким бы удачным компромиссом ни казалось одновременное назначение двух этих людей, оно несло в себе семена будущих раздоров.