Ганская новелла
Шрифт:
Джато и его друг с побережья, Ломо, пользовались необычайным успехом у рыночных торговок. Им дарили связки бананов, сырых и печеных, апельсины, манго, так что герои Анкобры никогда не уходили с пустыми руками с рыночной площади. Ломо завел себе сразу несколько подружек, но Джато, который считал себя стариком, потому что виски его уже поседели, упорно отказывался следовать примеру друга. Ломо очень это упорство не нравилось, и в один прекрасный день он затеял с Джато разговор, чтобы побольше и поподробнее узнать о его личной жизни.
— Выходит,
— Да нет, что ты! Не гожусь я для этих игр. Ты-то молод и силен, а я уже старик.
— Уверен, что ты вовсе не намного старше меня.
— Смотри не ошибись, дружище, — ответил Джато. — В нашей деревне и то никто не знает, сколько мне лет на самом деле. Это знаю лишь я один.
— Тебе наверняка не больше шестидесяти, правда ведь? А мне самому уже пятьдесят два, — возразил Ломо, положив руку на плечо друга.
Они медленно шли через поросшую кустарником равнину. Далеко перед ними простирались холмы, уходившие за горизонт. Через некоторое время Джато заговорил:
— Тебе бы наших стариков послушать. Они много чего могут обо мне рассказать…
— А мне только одно хочется узнать, друг.
— Что же? Спрашивай, брат мой с побережья.
— Знаешь, брат мой из Анкобры, я все удивляюсь, почему ты не живешь дома, с женой. Иногда ты упоминаешь о своей единственной дочери. Может, познакомишь меня с ними? Окажешь мне такую честь?
На это Джато ответил, опустив глаза:
— Твоя правда, брат мой с побережья, ты — мой друг, и тебе надо больше узнать о моих женах и познакомиться с единственной дочерью. — В голосе его зазвучала скорбь. — Моя первая и самая любимая жена покинула меня много лет тому назад: она умерла странной смертью; смерть эта так и осталась для меня непостижимой. А потом кто-то пустил слух, что я сам принес ее в жертву богам ради почета и славы. А ведь и слава, и почет — все у меня тогда уже было, я добился этого задолго до ее смерти. Но… нет, не могу больше говорить об этом… Не могу.
Он резко остановился, не отводя взгляда от тропы, по которой шел. Деревня осталась далеко позади. Тропа уводила их все дальше в густой кустарник.
— А дочь твоя — от этой жены?
— Дочь? Ах, ну да, ты ведь хотел знать о дочери! — Джато снова замолчал. Лоб его прорезали глубокие морщины. Он двинулся дальше. — Дочка моя, ее зовут Сэрва, — самое дорогое, что есть у меня в жизни. Ей всего шестнадцать, она от третьей жены. Они живут на краю деревни и почти все время проводят на своем поле. Не хочу, чтобы жена и единственная дочь работали на стройке. Не хочу, чтобы они на себе испытали влияние новых, отвратительных обычаев, другого, чуждого нам мира, зловонное дыхание которого уже ощущается повсюду. Мы должны воспрепятствовать этому, пока не поздно!
Джато говорил и говорил. Ломо хранил молчание. Без обиняков, ничего не опасаясь, Джато признался, что трудится на переправе только для того, чтобы побольше заработать — раз уж с приходом белых все стало строиться на деньгах. А новые люди
— Но разве ты ненавидишь белых? — прервал его Ломо.
— Сам не знаю. Слушай, брат, кто, по-твоему, принес нам все это — куренье, пьянство, проституцию? Мне совсем не хочется, чтобы у меня в семье рождались цветные, я все сделаю, чтобы Сэрву уберечь от этого позора. Поэтому я и не пускаю их обеих на берег Анкобры, заставляю целыми днями работать в поле. Будь моя воля, бросил бы эту проклятую деревню и ушел бы подальше, в глубь страны, жили бы там втроем и горя не знали…
Хлопнув друга по плечу, Ломо сказал:
— Брат, не так уж все мрачно на самом деле. Потерпи, все наладится. Мир меняется, принимай его таким, какой он есть.
Солнце стояло высоко над головой. Джато шагал впереди, уводя приятеля все дальше и дальше от реки и деревни.
— Хочешь поглядеть на мои ловушки?
— Очень. Мне всегда казалось удивительным, как это вы, лесные люди, ухитряетесь так ставить ловушки, что в них попадаются самые разные звери. Говорят, вы всегда с мясом.
— Чего же тут удивительного? Ведь недаром говорят: «Кому ж и знать свою жену, как не мужу?» Наверняка твой народ тоже знает о море больше, чем самый умный из лесных людей, пусть он хоть целый век проживет на побережье.
— Правда твоя, брат, — согласился с ним Ломо. Теперь друзья свернули с широкой тропы и вошли в густой лес по более узкой и извилистой тропинке. Кое-где путь преграждали толстые стволы упавших деревьев. Подлесок становился все гуще. Джато, шагавшему впереди, приходилось то и дело раздвигать низко нависшие ветви, цеплявшиеся за волосы идущих.
Вдруг Джато резко остановился. Ломо, не ожидавший этого, налетел на него сзади. С минуту они молча смотре-ли, как тропинку пересекает небольшая зеленая змея. Ломо был поражен: Джато, храбрец Джато, испугался какой-то маленькой змейки! Не удержавшись, он сказал:
— Такая маленькая?
— Маленькая, по-твоему? — улыбнулся Джато. Ломо промолчал. — Ты думаешь, маленькая, значит, не страшно? Ты смотришь, да не видишь. Думаешь, это обыкновенная змея?
— А что же это еще может быть, брат? — спросил Ломо, все еще не оправившись от удивления.
— Брат мой с побережья, глаза твои способны видеть душу вещей на берегу океана, но у них нет силы заглянуть внутрь вещей в лесной деревне. Сейчас ты в лесу Анкобры. Помни, во всем, что открывается взгляду, заключен свой скрытый смысл…
— Прости, брат. Я понял тебя…
— Тебе не за что просить прощения. Можно за один день узнать все, что творится у реки, овладеть искусством и приемами белых мастеров, но для того, чтобы изучить повадки лесных обитателей и жизнь самого леса, нужны десятки лет. Пойди поговори с человеком, что служит вождю переводчиком. Он расскажет тебе, как гнался за белкой, а она обернулась змеей и укусила его. Спроси у него об этом, когда представится случай, непременно сделай это, брат!