Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
Стеен заранее уже знал, о ком станет ему докладывать Даниэль. Он слегка кивнул головою и только тогда, когда увидел, что Даниэль замялся и не спешит исполнить его приказание, спросил его резко:
— Чего же ты ждёшь?
— Да вы, г-н Стеен, очень уж изволите быть бледны, — озабоченно заметил старик, — так не приказать ли этому иноземцу попозже зайти?
— Нет, — решительно отвечал хозяин. — Да смотри, чтобы никто нас не потревожил.
Тотчас после того Даниэль ввёл неизвестного гостя в контору. От его взгляда не ускользнуло то, что при входе гостя в контору хозяина передёрнуло и что они оба — и хозяин, и его гость — обменялись взглядами, полными ненависти и непримиримой
Но, как ни напрягал Даниэль свой старческий слух, до его ушей не долетало ни одно слово. Только уже много времени спустя различил он голос своего господина; но он долетал издали, и поэтому старик заключил, что Госвин Стеен увёл своего посетителя в смежную комнату.
Эта чрезвычайная предосторожность тем более поразила Даниэля, что хозяин обыкновенно делал все дела с знакомыми ему купцами при открытых дверях, между тем как на этот раз не только закрыл дверь в контору, но и запер её задвижкою.
Соображая всё это и покачивая головою, Даниэль поднялся на лестницу, чтобы сообщить обо всём фрау Мехтильде, ожидавшей его возвращения.
Супруга хозяина тяжело вздохнула.
— Тут есть какая-то загадка, — сказала она многозначительно, — и я даже не решаюсь её отгадывать...
Даниэль тем временем опять спустился с лестницы и стоял внизу, ожидая приказаний.
Спустя несколько времени задвижка, замыкавшая дверь в контору, щёлкнула, и дверь отворилась. В дверях показался Госвин Стеен, ещё бледнее прежнего. Он кликнул Ганнеке.
— Ганнеке наверху, в пакгаузе, — сказал подоспевший на зов Даниэль.
— Сию минуту послать его сюда! — приказал хозяин.
— Сейчас! — отвечал старый слуга. Но прежде, нежели обернуться к лестнице, он осмелился спросить хозяина: — Не прикажете ли послать к вам супругу вашу? Мне сдаётся, что вы нездоровы.
Госвин Стеен гневно свёл брови, топнул ногою и крикнул:
— Позови мне Ганнеке! И не заботься об остальном, что тебя не касается.
И тотчас опять замкнул за собою дверь. Старику это было очень обидно. Так грубо и грозно с ним никогда ещё не говаривали, с самого начала его долгой тридцатипятилетней службы в торговом доме «Госвин Стеен и сын». Он начинал чуять веяние иной наступающей эпохи — леденящее дыхание какого-то приближающегося страшного бедствия.
Покорно исполнил он приказание и позвал Ганнеке из пакгауза.
Старый слуга и рад был бы поделиться с рыбаком-приятелем своими взглядами и мнениями, но не успел ничего сказать, потому спешил скоротать свидание своего хозяина с этим чужим гостем, к которому он относился очень недоверчиво, хотя и сам не мог себе дать отчёта, почему это происходило.
Когда Ганнеке вошёл в контору, Госвин Стеен вышел к нему из соседней комнаты.
— Я приказал тебя позвать, — сказал он рыбаку, — потому что ты мне нужен как свидетель в одном деле, которое должно покамест оставаться втайне. Ты много раз уже доказывал мне свою привязанность и преданность. Могу ли я и впредь на тебя положиться?
— Я за вас, г-н Стеен, пойду и в огонь, и в воду, если бы это было вам нужно.
— Сегодня я хочу тебе дать весьма веское доказательство моего к тебе доверия, — продолжал хозяин.
— Постараюсь оказаться достойным его, — подтвердил Ганнеке.
— Верю, — сказал Госвин Стеен, медленно шагая взад и вперёд по конторе. — Само собою разумеется, что я мог бы и без тебя обойтись, так как у меня довольно есть
— Буду нем как могила, г-н Стеен.
— Мне этого достаточно, — с видимым удовольствием проговорил хозяин, — возьми свою шапку, и пойдём.
Когда несколько минут спустя Ганнеке вернулся с шапкой, то увидел, что господин его уже не один: рядом с ним стоял тот датчанин, которого он видел на Шонене. С изумлением посмотрел он на своего господина и на датчанина, так как ему представлялось, что после той ужасной ночи эти два человека никогда в жизни не должны будут свидеться. Впрочем, ни хозяин, ни гость не обратили ни малейшего внимания на изумление рыбака, и все трое вышли молча из дома, между тем как старик Даниэль смотрел им вслед, покачивая головою.
Госвин Стеен направился к лежавшей по соседству торговой площади, которая тогда была гораздо обширнее, нежели теперь, так как на ней стояла в ту пору высокая и прекрасная Мариинская церковь, почитавшаяся лучшим из Божьих храмов на севере Европы. На самой середине площади возвышалась городская ратуша, затейливо построенная из чёрных и красных цветных поливных кирпичей; к ратуше с одной стороны примыкал ряд лавок готового платья, в котором портные выставляли свой товар, а далее — кожевенный ряд. Кругом площади лепились лавчонки золотых дел мастеров, игольщиков, литейщиков и многих других ремесленников. Тут же сидели за своими столиками менялы и писцы с чернильницей и пером за поясом и ревностно были заняты удовлетворением толпившейся около них многочисленной и разнообразной публики.
Через эту обычную рыночную толкотню и давку Госвин Стеен пробирался со своими спутниками, беспрестанно отвечая на глубокие и почтительные поклоны встречавшихся ему людей. Он направился прямо к высокому крытому крыльцу ратуши, которая своей стройной башенкой, своими лёгкими аркадами и всем характером своей изящной архитектуры напоминала роскошные итальянские постройки.
Стеен не зашёл в этот день в большую ганзейскую залу, в которой обычно происходили все важные совещания, и прямо прошёл в так называемую аудиенц-залу, где совершались различные акты в присутствии старшего бюргермейстера.
Госвин Стеен сначала приказал доложить о себе одном господину Иоганну Виттенбергу и сообщил ему о своём желании занести в книгу ратуши некое долговое обязательство. В тогдашнее время на кредит смотрели не так легко, как теперь; купцы очень редко решались давать друг другу деньги взаймы и в обеспечение подобных займов не только требовали нотариального документа с занесением всего дела в книгу городской ратуши, но ещё брали с должника и залоги.
Вот почему Виттенборг и был крайне изумлён, когда услышал от Стеена, что тот отказывается взять со своего должника надлежащий залог в обеспечение ссужаемой ему суммы, и это изумление возросло до крайних пределов, когда в лице должника Госвина Стеена Виттенборг узнал Кнута Торсена, недавно исключённого из общества ганзейских купцов. Стеен постарался избегнуть вопрошающих взглядов бюргермейстера, и потому тот должен был прямо перейти к исполнению обычных законных формальностей и к составлению актов, которые, по общему средневековому обычаю, велись на латинском языке. Все городские книги, все удостоверения и служебные отчёты, даже торговые книги купцов велись по-латыни, так как этот язык составлял общее достояние высших классов. Понимание латинского языка и умение говорить по-латыни было тем более необходимо для купца, что при сношениях с торговцами других стран ему необходим был один общий, всем известный язык, а таким универсальным языком в то время был только язык латинский.