Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
Оставалось только одно: поскорее поднять паруса и удалиться от берега в южном направлении. Но тут ещё раз ужас овладел ганзейцами, так как они увидали, что датские корабли, собравшиеся ночью близ острова Амагера, теперь заграждали им путь. Король Вольдемар самолично руководил нападением. В блистающем вооружении, на палубе самого большого из датских судов, с торжеством крикнул он Виттенборгу: «Кланяйтесь вашему городу и всему Ганзейскому союзу и скажите им, что король-аттердаг приказывает их благодарить за доставленную ему богатую добычу!»
При той путанице и суматохе, которая господствовала на ганзейских кораблях, при том
Тогда горе и отчаяние овладели сердцами ганзейцев, не ожидавших такого печального исхода своих подвигов, и Виттенборгу пришлось выслушать много тяжких упрёков, а в лице Аттендорна ему явился теперь мощный соперник, который относился к нему без малейшей пощады.
Когда, наконец, под вечер ганзейские корабли собрались в открытом море, то им стал ясен страшный урон, который был понесён ганзейским военным флотом. Из большой и прекрасной эскадры возвращалась теперь на отчизну лишь небольшая и незначительная часть её — и как возвращалась? Лишённой всех сил и средств, утратившей красу и силу своих защитников; да и в тех, которые не были пощажены смертью и избегли плена, не было ни мужества, ни бодрости духа...
Иоганн Виттенборг неподвижно сидел на своём адмиральском корабле около руля. Взор его был недвижимо устремлён в одну точку, и лишь изредка тяжёлый вздох вырывался из его глубоко взволнованной груди. Он даже не обратил внимания на то, что Аттендорп приказал одному из мелких судов, сопровождавших флот, идти вперёд и заранее известить любечан о страшном поражении, постигнувшем их флот.
Виттенборг делал всё от него зависевшее, и если бы король Ганон сдержал своё слово, то, конечно, победа увенчала бы усилия ганзейцев. Но судьба решила иначе: вместо чести и славы она посылала ему позор и посрамление.
— Ну, что ж! — бормотал про себя Виттенборг. — Я исполнил свои обязанности и надеюсь на то, что Бог в другой раз счастливее направит мою руку.
При этих мыслях в нём вновь появилась бодрость духа; он поднялся с того места, на котором сидел, и обошёл все свои команды. В самых тёплых выражениях он старался их утешить, ободрить их, но все его старания были тщетны. Резкие порицания Аттендорпа всё ещё звучали у них в ушах, и все весьма подозрительно поглядывали на своего главнокомандующего.
Общее настроение становилось всё более и более тяжёлым по мере приближения к Любеку, и, когда вдали показались стройные шпили башен Мариинской церкви, словно чугунная плита опустилась и придавила сердце всех возвращавшихся на родину участников жестокого поражения.
И Иоганн Виттенборг опять смутился духом. Его воображению возвращение в Любек рисовалось иначе: не так, как оно теперь происходило в действительности. Он думал некогда, что войдёт в гавань Любека при громе залпов из всех бывших на флоте бомбард, что этот гром будет возвещать всем согражданам одержанную им победу, а теперь у него в распоряжении оказывалась только одна бомбарда! Все остальные попали в руки датчан. Плавание продолжалось ещё несколько времени, и вот, наконец, суда подплыли к городу. На набережной, около гавани, теснилась громадная толпа народа, и мрачно, грозно глядела она на корабли, бросавшие якорь. В особенности
Виттенборг почувствовал лёгкий трепет, когда приготовился вступить на берег. Но он тотчас же оправился, так как сознание исполненного долга его поддерживало и ободряло. Эта бодрость духа не оставила его и тогда, когда тысячная толпа полезла к нему с кулаками и в один голос заревела ему навстречу:
— Где наши мужья, наши сыновья, наши братья?
Виттенборг не мог принимать на себя ответственность за вероломство шведов, а потому его не тревожили укоры и грозные речи толпы, призывавшей его к ответу. Спокойно шёл он вперёд. Но он вдруг побледнел, увидав, что к нему навстречу вышел его сотоварищ по городской думе Варендорп, коснулся его белым жезлом своим и произнёс роковые слова:
— От имени городского совета и всего города Любека я вас арестую и одновременно объявляю вас лишённым достоинства бюргермейстера!
Тогда силы оставили мужественного Виттенборга, и двое стражников подхватили его под руки. Толпа заревела одобрительно; шапки полетели в воздух, и громко раздался один общий крик:
— Так следует поступать со всеми изменниками! На плаху Иоганна Виттенборга, на плаху!
XVIII
Горькая разлука
...Простенькая комнатка, бедно обставленная, но такая же приветливая и светленькая, как то весеннее солнце, которое светит в открытое окошко этой комнатки. Чисто вымытый пол посыпан белым песком; на одной из стен — модель корабля, а рядом повешены сети. Около самого очага полка с ярко вычищенной блестящей кухонной посудой, а выше над нею медный, так же ярко блестящий котёл для варки рыбы. В противоположном углу распятие и под ним небольшой сосуд с святой водою.
На сундуке, выкрашенном синей краскою, сидит маленькая, кругленькая женщина с заплаканными, опухшими от слёз глазами.
Это Марика, верная жена Ганнеке, а белокурый юноша, который печально и задумчиво стоит около неё, — это Ян, её сын.
— Так-то лучше, сынок, — сказала Марика, утирая глаза. — Прощаться, конечно, больно, и разлучаться тяжело, да что делать-то? Мы все, люди, должны привыкать ко всему. Ведь вот пришлось же перенести такое горе — лишиться мужа, дорогого нашего Ганнеке! Ах, Ян, — с грустью воскликнула она, между тем как слёзы так и текли у неё по щекам, — наша разлука даже и не тягостна, потому что с тобою-то мы ведь ещё свидимся; а его-то, голубчика нашего, увидим разве уж на том свете!
И Марика громко зарыдала.
— Нет, матушка, — возразил Ян, стараясь всеми силами сдержать слёзы, — мы с тобою не можем расстаться; ты вот и теперь совладать с собою не можешь; каково же это будет там-то, на пустынном Шонене?
— Не обращай на это внимания, голубчик, — перебила Марика, стараясь улыбнуться сквозь слёзы. — Когда я буду у брата, я уж наверно буду спокойнее, чем здесь! — А затем прибавила опять сквозь слёзы: — Да там, мне кажется, и к дорогому нашему отцу всё же буду поближе!..