Гардемарин Ее Величества. Инкарнация
Шрифт:
Дядин автомобиль у крыльца — здоровенный внедорожник со знакомой эмблемой на радиаторе — и вовсе будто сошел с конвейера буквально на днях. Я таких уже не застал: в далеком теперь две тысячи пятом Симбирский автозавод продолжал задорно клепать простую и надежную четыреста шестьдесят девятую модель, которая почти не менялась еще с начала семидесятых, лишь изредка отвлекаясь на попытки сделать что-то менее архаичное.
И на этот раз, похоже, получилось: машина выглядела пристойно, и даже салон не казался детищем технологий прошлого века. Не «Мицубиси», конечно, и уж тем более не
Значит, не стоит прогресс на месте.
— Давай на веранду пока, там хоть попрохладнее. — Дядя поднялся на крыльцо. — Помнишь, где что дома?
— Нет, — честно признался я. — Времени-то сколько прошло…
Приглашение могло быть и ловушкой. В том случае, если юный отпрыск рода Острогорских вообще не навещал родню в Ростове. Или если покойный отец с дядей не слишком-то ладили. Таких подробностей я, конечно же, выяснить не сумел, да и в целом мои познания о своей новой семье оставляли желать лучшего.
Зато в людях я как будто разбирался неплохо. И дядя явно был не из тех, кто станет хитрить. Старый вояка скорее бы сразу послал меня куда подальше еще у ворот, чем решил устраивать проверки в поисках подвоха. Да и слишком уж много в его взгляде и жестах сквозило чего-то настоящего: одновременно и тревоги, и вины, и радости, и вообще всего подряд — кроме равнодушия. Из хороших солдат редко получаются хорошие лицедеи, так что доверие, с которым меня встретили, все же следовало принимать за чистую монету.
— Ну… Вот там уборная, если надо… справа. — Дядя неопределенно указал рукой куда-то в темное нутро дома. — Умыться, там, с дороги… В общем, разберешься.
Я молча кивнул. Привести себя в порядок, выдохнуть, засунуть лицо под холодную воду. И заодно оглядеться по сторонам, чтобы потом будто бы ненароком «вспомнить» какую-нибудь мелочь.
Но думать об этом сейчас почему-то совсем не хотелось. Поднявшись на крыльцо, я вдруг поймал себя на мысли, что все это уже было. Когда-то давным-давно… и немного иначе.
Я возвращался из сада один. Шел… нет, бежал по тропинке, зажимая разодранный локоть. Взлетел на крыльцо по ступенькам в переднюю, промчался мимо веранды и, кажется, споткнулся… Точно, споткнулся, зацепившись сандалей о сбившийся ковер. И ударился головой об петлю, на которой висел крючок — больно!
Невесть откуда взявшееся воспоминание оказалось таким ярким, что я вздрогнул. Наваждение тут же исчезло, растворяясь где-то в прошлом, которое никогда мне не принадлежало.
А крючок остался. Все так же, как и десять лет назад, болтался в дверном проеме впереди. И даже целился в меня острием, будто намекая, что не против снова отведать немного крови… Только теперь он дотянулся бы мне от силы разве что до пояса.
— Ты чего, Вовка? — Дядя легонько тронул меня за плечо. — Совсем все забыл?
— Наоборот, — пробормотал я, — вспомнил…
Глава 7
Я шагнул с крыльца внутрь, переступил порог, и не торопясь двинулся вперед. Только не к крючку и не в сторону уборной, а туда, где на стене висела фотография. Старая, еще черно-белая, и к тому же выцветшая чуть ли не до сепии,
Оттуда на меня смотрели двое пареньков. Один — рослый и крепкий, уже почти юноша, облаченный в форму Тифлисского кадетского корпуса. Второй — совсем мальчишка лет восьми-десяти, уменьшенная копия меня-нынешнего. Одетый в короткие брючки и простенькую рубаху — видимо, забыл подготовиться к фото заранее. Казалось, из-за этого старшему будто бы даже чуть неловко стоять рядом с младшим братом.
Или дело было в возрасте. Разница в семь лет: почти незаметная в зрелости, но огромная пропасть, когда один еще не вырос из детских штанишек, а второй уже примерил первые в жизни солдатские погоны.
Дядя Костя. И мой отец.
Я вдруг заметил, что даже про себя почему-то называю их именно так, а не братьями Острогорскими. Мальчишки на старом фото были мне абсолютно чужими, однако и они, и старая усадьба, и сам дядя…
— Папка твой, — тихо проговорил он. — Помнишь?
Нет. Невозможно.
Если в безупречные протоколы проекта каким-то образом не закралась ошибка, тогда, в две тысячи четвертом, сердце в этой груди не билось восемь с половиной минут. Мозг умер, и серое вещество в голове годилось исключительно в качестве сырья для работы хитроумных Конфигураторов, которые в конечном итоге вылепили из него почти совершенную аналитическую машину. Мощную, производительную, лишенную большей части человеческих слабостей… и пустую. Личность Володи Острогорского исчезла. Окончательно и бесповоротно.
Должна была исчезнуть.
— Помню, — буркнул я.
Наверняка со стороны это выглядело ничуть не сентиментально, а то и вовсе невежливо, но дядя в очередной раз истолковал все по-своему. И снова то ли засмущался, то ли вдруг почувствовал себя виноватым — и поспешил сменить тему.
— Так. Давай бегом руки мыть — и на веранду, — проговорил он. И, набрав воздуха, во всю мощь майорских легких гаркнул: — Марья Васильевна! Чаю!
С прислугой в усадьбе было так себе: стол накрывала не соблазнительная юная горничная, а весьма взрослая дама. Она же, судя по всему, экономка, завхоз, повариха, уборщица, а по совместительству и нянька для восьмилетней Настасьи. Вряд ли дядя совсем уж бедствовал, обладая родовым достоянием и пенсией, положенной кавалеру двух орденов, однако и содержать полноценный штат, похоже, не мог. Или просто не хотел, ограничиваясь всего парой-тройкой человек.
Да уж. Не к такому я привык, совсем не к такому. Для человека моего положения… прежнего положения роскошь с самого младенчества была чем-то самим собой разумеющимся. Наверное, поэтому я ее никогда и не ценил ее сверх меры. В отличие от почти безграничных ресурсов, обладание которыми подразумевает сам факт принадлежности к древнему и могущественному роду. Острогорские же ничем подобным не располагают.
Пока не располагают. Прихваченных из колумбария на Краснослободском кладбище капиталов вряд ли хватит сделать из нас с дядей финансовых магнатов, однако начало они положат. Для начала стоит инвестировать хотя бы пару тысяч в прибыльное дело, потом перевезти семейство в столицу, а потом…