Гардемарин Ее Величества. Инкарнация
Шрифт:
Кажется, попал. В самое яблочко. Оля даже бровью не повела: держать марку в любой ситуации ее наверняка научили раньше, чем говорить, – и все же я смог заметить, как изменился ее взгляд. И теперь в нем было что-то куда большее, чем простой интерес.
– Ого… А ты умеешь удивить, Владимир. – Оля взяла телефон со стола. – И что собираешься делать дальше? Вернешься к баранам?
– В городе задерживаться точно не буду. – Я отправил в рот последний кусочек отбивной. – Наверное, навещу родню.
– Самое время. Каникулы уже закончились… И когда думаешь выдвигаться?
– Сегодня. – Я взглянул на часы, висевшие
– Не надо. – Оля покачала головой. – Или мама непременно потребует, чтобы ты зашел на чай, и замучает вопросами.
– Оу… Мама – это серьезно, – понимающе кивнул я. – Впрочем, если ей будет угодно…
– Лучше просто проводи меня до такси. Я вызвала.
Видимо, я сказал что-то не то: последние минуты в ресторане мы молчали и всю недолгую дорогу наружу шагали рядом, как чужие, но уже у самой машины ее благородие вдруг решила сменить гнев на милость и оттаяла.
– Удачи тебе на дороге. И обязательно черкни, как доедешь, таинственный незнакомец.
Договорив, Оля вдруг приподнялась на цыпочки и поцеловала меня. Не в губы, но и не в щеку – куда-то в уголок рта, будто так и не смогла решить, что хочет этим сказать.
– Все, пока… Пиши! – прошептала она.
И через мгновение исчезла на заднем сиденье огромной белой машины. Конечно же, представительского класса – ездить на других девочкам из хороших семей не полагается.
Как и целоваться у всех на глазах со всякими… байкерами.
Неторопливо облачаясь обратно в броню, я отчаянно пытался понять, что это вообще было. И, похоже, не я один: стоило мне надеть шлем, как лежавший на баке телефон снова ожил, выдавая уведомление от мессенджера.
Спасибо тебе за чудесный день!
Еще увидимся)))
Обязательно!
За сообщениями на экран выскочила целая россыпь улыбающихся желтых рожиц, поцелуйчиков, сердечек, огоньков, цветочков и прочей очаровательной мелочи. А сразу под ними – селфи: огромные синие глазищи, высунутый кончик языка и загорелое плечо, с которого будто бы невзначай сползла белая ткань майки.
На мгновение даже мелькнула мысль плюнуть на все и задержаться в Пятигорске хотя бы на денек-другой. И лишь немалым усилием я смог отогнать ее прочь и заставить себя надеть перчатки и завести мотоцикл.
Увы, девушки в нашем случае потом. А первым делом – пятьсот с лишним километров дороги до Ростова и встреча с почтенным дядюшкой.
Нет, не с тем, которого я однажды оставил без короны.
Глава 6
Папа-Ростов встретил меня жарой. Не уютно-ласковой, как в Пятигорске, а самым настоящим пеклом. Лето давало наступающей осени последний, но решительный бой, и солнце нещадно выжигало степи вокруг города и разогревало асфальт до такой степени, что он чуть ли не плавился и то и дело норовил прилипнуть к колесам.
Я снял куртку еще перед Батайском, но помогло не сильно: даже на скорости в сотню с лишним километров в час воздух оставался раскаленным. А в городской дорожной суете я всерьез начал опасаться за могучее нутро моего самурая.
К счастью, японская техника справилась. Невесело гудела радиаторами охлаждения на светофорах, но все же
Улица генерала Кондратенко вывела меня на окраину города, где я благополучно прозевал нужный съезд с «бублика» – пришлось проехать еще целый круг. Мотоцикл лихо махнул через две полосы и под сердитое гудение чужих клаксонов свернул перед заправкой – туда, где слева от дороги на заборе красовалась огромная вывеска «Маяк СКВО». Прямо за нею начиналось садоводство – уютные домики в один-два этажа, прячущиеся за зеленью и кирпичными или металлическими заборами.
Когда-то все здесь принадлежало Острогорским, но кто-то из предков моего нынешнего тела рассудил, что капиталы куда нужнее земель. И принялся распродавать сотки, на которых постепенно вырастали пригородные резиденции купцов, гражданских чинов и отставных военных. Садоводство появилось уже намного позже, где-то в середине девяностых, а нынешнего размаха, похоже, достигло совсем недавно: современные особняки и коттеджи уверенно теснили старые дома, но те не спешили сдаваться.
Усадьба стояла в самой глубине. Особняком, чуть в стороне от соседей, гордо возвышаясь над крышами зданий поменьше двухэтажной деревянной махиной. Впрочем, эффектно все это выглядело только издалека: проехав вдоль забора еще метров пятьдесят, я заметил, что здание выглядит… нет, не то чтобы совсем уж ветхим и неухоженным, однако уже давно отжившим лучшие годы.
Краска на оконных рамах еще держалась, но на стенах ее явно не обновляли целую вечность, из-за чего все здание приобрело невразумительный то ли серый, то ли бледно-зеленый цвет, хотя когда-то, похоже, было темно-коричневым. Металлическая крыша местами проржавела чуть ли не насквозь, а в середине заметно прогибалась вниз под собственной тяжестью.
Под стать дому были и заросли вокруг, и покосившаяся чугунная решетка, отделявшая имение от дороги. Нынешние угодья Острогорских составляли лишь малую часть прежних владений, но содержать в нормальном виде даже двадцать-тридцать соток хозяева, похоже, уже не могли. Не хватало то ли средств, то ли самого обычного желания. Судя по тому, что я смог разузнать о нынешнем главе рода, садовод из него получился так себе.
– Константин Иванович, – повторил я себе под нос, стаскивая с головы шлем. – Константин. Костя.
Почтенный дядюшка чудом восставшего из мертвых юного Владимира Острогорского… то есть мой. Одаренный седьмого ранга, отставной майор Волынского гвардейского полка, ветеран войны с турками. Орден святой Анны второй степени и святого Георгия – четвертой. Наверняка мы с ним даже встречались на Балканах в конце семидесятых, но я, конечно же, не запомнил тогда еще совсем молодого офицера, только-только выпустившегося из Владимирского пехотного.
В закавказской кампании Константин Иванович не участвовал, хоть по возрасту еще и подходил: комиссовали по ранению в восемьдесят девятом. Как и где именно он пострадал, мне выяснить не удалось – слишком уж непростые тогда были времена, и редкий день на южных границах обходился без стрельбы.