Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Рано утром в воскресенье Мартин Лукьяныч разрешил Николаю запрячь в легонький тарантасик пару лошадей из своей тройки, а Капитон Аверьяныч отпустил Федотку за кучера. Когда пришло время садитьс,я, Мартин Лукьяныч еще раз с ног до головы осмотрел Николая, снял пушинку с жилетки, велел Матрене почистить веничком спину и, подавая сложенный вчетверо лист бумаги, сказал:
– Без дела неловко в дом-то вламываться. Хотя же за валухов деньги все отданы и валуха приняты, но вот на всякий случай я написал квитанцию от конторы, то есть в деньгах, - понимаешь? Так и скажи: папаша, мол, приказали кланяться и вот вручить квитанцию, - вашему, мол, Приказчику позабыли. Да зря не ломись, разузнай, как и
В комнатах как можно аккуратней держись... Боже сохрани в руку сморкаться. Матрена, не забыла носовой платочек Николаю Мартинычу?.. Садиться не сразу садись: раза два скажут, ну, сядь. Да смотри, развалиться не вздумай, - за это, брат, случается, и в шею накладывают. Барыня или вообще женский пол войдет, - конечно, не считаю прислуживающих, - ты должен как на пружинах вскочить со стула. А там уж их дело, что тебе на это сказать.
Супруга-то Косьмы Васильича из дворян, понимает обхождение. В разговоры шибко не вступайся, а то ведь ты иной раз заведешь, прямо тебе следует затрещину хорошую. Не вступайся. Руку протягивать никак не моги; подадут ну, другое дело. Ежели он здесь был прост, то, кто его знает, может из-за того, чтоб валухов купить подешевле... Я из-за этой его простоты так и считаю, что продешевил пятачок. Но за всем тем не унижай себя. Надобности не вижу. Пусть он и богач, однако же управитель гарденинской вотчины кое-что значит. Ну, бог с тобой, прощай!
– А ежели, папенька, ночевать станут просить, - оставаться?
– Обдумал еще... просить! Да ты из каких-таких, чтоб тебя просить-то? Вот то-то, говорю, на слова-то ты тороплив. Сперва подумай, а потом скажи. Просить!.. Ну, поезжай.
Воскресенье был базарный день в большом селе, верстах в семнадцати от Гарденина. Дорога к Рукодееву лежала как раз через это село. Не доезжая до него версты три, Николай нагнал едущего верхом гарденинского мужика Андрона, среднего из трех сыновей сельского старосты.
Лошадям нужно было дать немного отдохнуть, и их пустили шагом. Андрон ехал сзади, около самого тарантасика.
– Аль на базар, Андрон?
– спросил Николай, закуривая папиросу и вручая такую же Федотке.
– Да вот батюшка наказывал три косы купить. Покос подходит.
– А!.. А я вот, Андрон, к Косьме Васильичу Рукодееву в гости еду. Знаешь?
– Чтой-то не слыхал.
– Ну, вот!.. Богач, потомственный почетный гражданин, сколько орденов имеет. В гости к себе приглашал.
Андрон ничего не сказал и только стегнул кобылу.
– Как думаешь, сколько теперь часов?
– спросил Николай и с важностью вынул свою луковицу и поднес ее к самым глазам, чтобы Андрон видел. Но Андрон опять ничего не сказал.
– У вас где покос-то нынче?
– спросил Николай, осторожно впихивая часы в несколько тесный для них жилетный карман.
– Известно где - у вас. Тоже сказывали - воля, а заместо того всё на господ хрип гнем.
– Ну, как же на господ? Чай, ты за это деньги получаешь. Да и кто тебе может запретить работать где хочешь? Нет, Андрон, ты это не толкуй... ты удивительно какой недовольный мужик.
– А когда я их, деньги-то твои, видал? Батюшка получит - батюшка отдаст куда ему следует, а наше дело одно - работай. Коё-дело придется сапоги справить - кла! няешься, Кланяешься и отъедешь ни с чем. Вот четвертый год ношу сапоги, а поди-ка, сунься, поговори, чтобы сшить... Заработки! Нет, брат, у нас не балуйся... Известно, у купцов на Графской не такие деньги, да поди-ка!
Поговорили
И под стать к этому неприятному случаю думал о том, что только работаешь, работаешь, а воли никакой нету; что баб из ихнего двора часто наряжают мыть полы в конторе, а управитель вдовый... кто ее знает, что там у них, - болтают ведь люди, что его Игнатка схож на управителя; да и Николка, гляди, не зевает с бабами. И эти раздражающие мысли заставляли Андрона с каким-то особенным чувством поглядывать вдаль, в простор зеленеющих полей, лежащих окрест, в синие извивы долины. "Тоись убег бы куда глаза глядят!" - воскликнул он мысленно, въезжая в село. Уже при самом въезде был слышен шум от средины села, от площади, где стояла церковь и был базар. Нем"ого погодя пошли встречаться Андрону телеги с лошадьми, с коровами, приведенными на продажу, дальше - возы с хлебом, с сеном, еще дальше - сплошная толпа баб, мужиков, разряженных девок, мещане в длинных лоснящихся сюртуках, лавки, кабаки, трактиры, лотки, балаганы, кучи колес, вороха посуды, лыки, дуги, оглобли, крендели, деготь, метлы, лопаты. Андрон точно въехал в середину огромного улья: говор походил на жужжанье, люди сновали как пчелы; ругань, божба, хлопанье по рукам, пронзительный звук брошенной в воздух пилы, звон кос, ржание и мычание скота, песни из распахнутых настежь кабаков, залихватская музыка трактирной машины, трезвон колоколов "к достойной" - все сливалось в один сплошной, оглушительный и веселящий шум. Андрон, забыв про свои неприятные мысли, с широкою улыбкой на лице, с разбегающимися глазами, осторожно пробирался в толпе, присматриваясь, куда бы поставить кобылу. Вдруг молодой малый, в "касандрийской" рубахе, в сапогах-вытяжках, румяный, слегка навеселе, ухватился за узду Андроновой кобылы и закричал:
– Друг! Андрон Веденеич! Вот, брат, кстати: такие-то дела завязываются, такие-то дела... угоришь!.. Ты что шныряешь глазами - ищешь, где кобылу пристроить?
Валяй за мной, слова голова: наш мужичок с коровой стоит... Он тебе с великим удовольствием!
– Я, признаться, посматриваю, нет ли из наших кого, - сказал Андрон, узнавши в молодом малом женатого на Гараськиной сестре парня из соседней барской деревни, верстах в десяти от Гарденина.
– Пойдем, чего тут толковать! Я тебе живо оборудую Ах, братец ты мой, как я тебя опознал кстати! Такие-то дела... Ты зачем на базар?
Андрон сказал.
– Косы? Ну как раз их и надо. Слышишь? Их и надо. Запиши, Гаврюшка сказал - их надо! Ах, еловая твоя голова!
Гаврюшка, видимо, был в восторге от чего-то; он ухарски заломил шапку, распахнул кафтан и, идя впереди Андрона, бойко раздвигал толпу, пересмеивался с девками и бабами, встревал на ходу в чужие разговоры, беспричинно улыбался и радовался. Около телеги с привязанною мышастою коровой он остановился.
– Причаливай! Дядя Фрол, можешь ты вот эфтово мужика кобылу соблюсти? Приятель мой, гарденинского старосты сын. Можешь, слова голова? Ты прямо говори.
– Нет, нет, нечего и толковать, и не толкуй, Гаврила, - скороговоркой забормотал дядя Фрол, маленький, тщедушный мужичонко, точно с головы до ног обсыпанный толченым углем, - таж он был грязен, смугл и черен.
– Корову продам, уйду от телеги - как быть?
– Дядя Фрол! Дядя Фрол! Погоди ерепениться...
Девка с тобой?
– Что ж, что со мной? Девку не привяжешь к телеге, не привяжешь, не привяжешь. Вон сидит - зубы скалит, а чуть что, подол в зубы, и поминай как звали. Что ты мне девкой суешь?