Гарем ефрейтора
Шрифт:
Взял Дубов в руки букварь, раскрыл его.
— Ну-ка, проводник мой разлюбезный, опознай, как эта буква именуется? Как ее имя?
— Яво имя «ме», — хмуро сказал Апти.
— А-атлично! — похвалил командир. — А теперь мы эту «ме» в дело запустим. Ежели к ней пристегаем буковку «а», что получим?
— «Ма» получим, — с маху подмял под себя знакомый слог Апти.
— А ежели к одной «ма» другую такую же приставим? Что народится?
— «Мама» народится, — снисходительно определил Апти.
— А что эта «мама» теперь делает? Ну-ка, вычитай отсюда.
— «Ма-ма…
Дубов захохотал. Спохватившись, прикрыл рот рукой. Придвинулся к рации, включил ее. Вполголоса забубнил:
— «Терен», я «Малина»… Как слышишь?
Радист Криволапова не ответил. Оставив рацию включенной, Дубов потушил заметно севший фонарь, сказал Апти:
— Топать нам сегодня до упора, а потом еще столько же. Покемарим, что ли, перед подъемом с десяток минут? Ложись. — Обняв Апти за плечи, повел ощупью вдоль стены к соломе. По пути урчал довольно: — Головастый ты мужик, Акуев, за неделю полбукваря одолеем. Ничего, фашиста прогоним, цены тебе в ауле не будет, грамотному, вспомнишь еще командира.
Они улеглись рядом, накрылись буркой, затихли. Потом Дубова как подбросило. Сел он. Широко распахнул глаза в плотную тьму, спросил неизвестно у кого:
— Эт-то что за фокусы — на связь не выходить?
Апти, успевший задремать, кашлянул, сказал сипло:
— Рано. Спит Криволапа.
— Ты лежи, лежи, — похлопал по бурке Дубов.
Поднялся, нашарил стену, пошел вдоль нее к рации. Проваливаясь в бездонную теплую яму сна, слышал еще Апти, как шуршала под ногами командира солома, как бубнил он вполголоса позывные, вызывая отряд Криволапова:
— «Терен», «Терен»… Я «Малина»… Ответь «Малине».
Проводник очнулся от голоса Дубова. Командир сидел на коленях около рации. Луч фонаря бил ему снизу в лицо, и оно показалось Апти безглазым — под нависшими бровями чернели две слепые впадины. Командир отчетливо и грозно сказал:
— Сволочь! — потом, немного погодя, повторил то же самое незнакомым клокочущим голосом: — Ах, сво-о-олочь!
Где-то страшно далеко возникли хлопки. Они толкались в уши Апти нежно и мягко, будто в соседней комнате мама Фариза жарила на сковородке кукурузу и зерна трескались, обнажая пахучую белую сердцевину.
«Откуда здесь кукуруза?» — никак не мог понять Апти, и пальцы его, ставшие непомерно громадными, как стволы столетних чинар, явственно ощутили горячую многогранность лопнувшего зерна. Потом Апти подбросил крик. Дубов все так же стоял на коленях. Фонарь светил по-прежнему снизу в лицо, повернутое к Апти. Рот у Дубова был открыт, в красном зеве гортани трепетал язык.
— Подъе-е-о-ом!
В наступившей секундной тишине Апти услышал все те же хлопки. Теперь они раздавались гораздо громче, и он вдруг понял — стреляют.
Бойцы поднимались, кашляли, резко хрустела солома, шуршали плащ-палатки. У входа в пещеру по ступеням расползалась серая слизь хмурого дня.
Апти нащупал карабин
Дубов подошел к проводнику, спросил:
— Ты Саида хорошо знал?
— Саид много в горы ходил, всяки-разные тропы знал, как я.
— Я спрашиваю про его нутро.
— Какой такой нутро? Почему спрашиваешь?
— Потому спрашиваю, что предателем твой дружок оказался! — Отошел, хлестко дал команду: — Становись!
Осветил фонарем бойцов, стоящих в два ряда, оповестил, проталкивая горькую весть сквозь горло:
— Отряд Криволапова навели на немецкую засаду. Радист его сообщил. Бой под Хистир-Юртом, в распадке, версты две отсюда. Поработать ножками придется, соколы-сапсаны.
Вылезли из схорона, построились. Дубов выбрался последним, изнывая тревогой, неистовой виной за случившееся, оглядел серую пелену снега, мохнатые, в ватной опушке кусты, махнул рукой:
— За мной!
Разрасталась, изуверски донимала вина перед отцом: почему ослушался его приказа? Как позволил выкосить полсотни боевых жизней, еще не дойдя до места назначения? Приказ наркома Гачиева… Что стояло за лютой его бессмысленностью, почему командир Дубов не уточнил, не переспросил? Кинулся исполнять распоряжение старшего по званию… «Будь она проклята, твоя дисциплина! Будь про-кля-та…» — загнанно, толчками билась вина его в такт бегу.
Глава 14
В кабинете Иванова сидели Серов, Кобулов, Аврамов. Все сводки о боях в горах стекались сюда, здесь был штаб.
Посеревший, обметанный суточной щетиной, Иванов время от времени недоуменно вскидывал глаза, окидывал нахохлившуюся, застывшую в ожидании милицию: «Что ж вы, сыщики хреновы, восстание профукали?»
Серов, расставив локти, вертел в пальцах карандаш, бурил тупым его концом зеленое сукно на столе. Стискивал зубы, так же мысленно огрызался: «То же, что и вы…» Однако чуял в этом несерьезность и липу, ибо давно уже негласно поделили между собой сферы влияния и ответственность в главном: Иванов тянул нефтедобычу и нефтепереработку, а Серов обеспечивал порядок для этой тяги, выжигал немецко-бандитские гнойники.
И вот теперь у Иванова было все в полном ажуре: вымахнула республика за какие-то полгода на, казалось, немыслимое — с пяти тысяч тонн нефтедобычи на пятнадцать. Серов хлипко выглядел в этой парной упряжке, ибо кипело и ошпаривало их всех восстание в горах. По сути дела, парализовало оно на время и нефтедобычу, поскольку оголились со вчерашнего дня на четверть и более заводы и промыслы — людей всосало ополчение, истребительные и заградотряды.
К тому же клубилась в местной милиции дикая вакханалия: бесследно исчезли, канули в неизвестность нарком Гачиев и начальник ОББ Валиев, а два отборных отряда, Дубова и Криволапова, непонятно застряли под Хистир-Юртом, на связь не выходили. В результате ожидавший их прибытия под Махкетами батальон Жукова не только не атаковал главные бандитско-немецкие силы и их логово, но едва держал оборону, зубами вцепившись в бугристую местность перед аулом: оттуда банды нацеливались на Грозный.