Гарем ефрейтора
Шрифт:
Серов белел привидением посреди темного номера, босиком, в нательной рубахе. Стоял, уставившись в пол, под ноги, рот распялен в крике:
— Ве-е-ера… Све-точ-ка-а!
Аврамов тряхнул узкие плечи москвича, повернул к себе:
— Иван Александрович!
Серов отпрянул. Глаза, как у кролика, — красные. Крапивно жгли гостя.
— Кто?
— Что случилось, Иван Александрович?
Серов обмякал. Отпускала судорога, скрутившая тело, оно сползало киселем на пол. Еще раз оглядел пол — пусто! Только что лежали рядом обе: неживые, отгоревшие, жена с дочкой, Ушаховым
— Аврамов, ты? — приходил в себя, возвращался из горячечной жути Серов.
— Вроде я.
— А где… они?
— Нет их. Все в порядке, товарищ генерал, все ладненько.
Вскользь огляделся. Кавардак вокруг. Раздавленная мякоть помидора на ковре, всклоченная постель, две пустые поллитровки на столе. «Силен, малыш, один литровку ухайдакал».
— Позвольте, Иван Александрович, процедуру для профилактики.
Обнял генерала за плечи, мягко, но настырно увлек мужичка в ванную. Там пустил на полную водную струю, согнул генерала, сунул густо посеченную сединой генеральскую головушку под тугой холодный напор. Генерал замычал, закряхтел, стал дергаться. Аврамов покряхтывал из солидарности, но держал.
Вытер мокрую голову. Привел, усадил Серова за стол. Сел напротив. Серов покачивался, исподлобья смотрел на незваного гостя. Глаза его осмысленно трезвели. Налил полный стакан, протянул майору:
— Догоняй.
— Кого?
— Меня.
Аврамов отхлебнул, поставил стакан: день впереди, на ковер к наркому Дроздову вызван.
— Пе-е-й! — взревел генерал. — За руку его. За культю. За пинок под зад… Мы его пинком за службу. Пей за нашу воинскую доблесть против баб и ребятишек. До дна пей!
— Я выпью, только тихо, Иван Алек…
— А почему ти-хо?! Пус-стой Кавказ… Кто подслушает, кто усатому отсексотит? Некому.
Аврамов сорвался с места, метнулся к двери. Распахнул. В полутемном коридоре ароматная вкрадчивая пустота. Вернулся, сел.
— Аврамов, я тут… с-сколько? — в оцепенелой сосредоточенности спросил Серов.
— Третьи сутки пошли.
— А ты… чего тут?
— Дроздов на ковер вызвал.
— Пош-ш-шел он! — свирепо хмыкнул Серов, стал раскачиваться. На мятом маленьком лице заплывали слезами глаза. — Смотрит он на меня… и молчит. Без руки, инвалид. Два ордена… «Звезда» и «Знамя». Его торчком в кузов воткнули, а он молчит и на меня смотрит, холуя московского. — Серов осекся. Заскрежетал зубами, замотал головой, заорал: — Всю службу! На цырлах! Вся страна, весь нар-р-род… На цырлах — к своим могилам!
— Да не ори ты! — затравленно огляделся Аврамов.
— Гр-р-риша… Когда же это нас околдовали?! Берут меня, маленького, за седую головку и по красному полю переставляют… Цок-цок… А я ни пикнуть, ни ногой дрыгнуть не имею права в нашем кровяном королевстве. Пешкой так и живу! Человеков бьем. Паскуд, сволоту на развод оставляем. Да сколько ж терпеть?!
— Тихо, Ваня, я прошу тебя, тихо, — скорчился в мучительно-постыдном страхе Аврамов.
— Тсс-с-с… — согнулся, приложил палец к губам генерал. — Ти-хо! Все тихо, все в порядке. Двери настежь. Огонь под котлами горит. Дым из
Серов вскинулся, перегнулся через стол, потрясенно признался:
— Гр-риша, я чужой глаз держать перестал! В глаза смотреть теперь не могу… Вроде как солнце — чужие глаза. Меня теперь любой ефрейтор, любая проститутка пересмотрит. Да чем так жить…
Откачнувшись, лапнул кобуру, стал царапать непослушными пальцами. Аврамов метнулся из-за стола, оббежал, перехватил генеральскую кисть. Встретил неожиданно упорное сопротивление. Холодело сердце: генерал, закаменев плечом, локтями, настырно лез к пистолету — стреляться. Аврамов навалился всем телом, с неимоверной натугой завел маленькую руку за спину, задыхаясь, взмолился:
— Иван… возьми себя в руки! Сделанного не вернешь… Немца еще бить надо, Россию спасать! Ты себя порешишь, я порешу, кому на фронте драться?!
— Ци-це-рон, м-мать твою… — бессильно обмяк, заплакал Серов. — Ты… себя… не пореш-и-и-ишь! Ты чистенький, об выселение не мазался, а я… всю жизнь теперь в суках… в палачах! Пусти… Как с генер-р-ралом обращаешься?! Пусти, г-р-р-рю…
— Не пущу. Уймись!
Серов обмяк, зыркнул через плечо на настырного майора, сказал горько:
— Подохнуть по-человечески… не дал. Сядь, сявка. Пусти. Пить будем.
Они заказали еще водки. Стали пить. Пили долго. Потом пели, обнявшись, напрягаясь в оре, выводя со сладкой, щемящей дрожью в груди. После песни Серов надолго затих, сидел белой куколкой, уронив голову на грудь. Заговорил сдавленно, деревянным голосом:
— Светик… дочь… там растет. А я здесь отираюсь. Жениха ей надо искать.
Аврамов подумал, предложил:
— Д-давай немного подождем. Ты говорил, ей три года.
— Подождем, — податливо согласился поначалу Серов. Но, подумав, заупрямился: — Все равно надо!
— Найдем, — пошел навстречу Аврамов. — Мы ей такого…
— А вот такого — не надо! — замотал головой, набычился Серов. — Ей совсем другого надо!
— А чем тебе… этот не нравится? — обиделся Аврамов.
Генерал поманил его пальцем, вышепнул на ухо, какой жених ему нравится. Аврамов отодвинулся. Икнул:
— Да ты че, В-ваня?!
Серов упал Аврамову на плечо.
— Тсс. Ты, Гришка, в этом деле ни бельмеса. А я с-собаку съел… Я Светке еврея высмотрю. Пока сам в силе. Чтоб дли-и-инный был. И красавец! Чтоб… Эдиком звали! И чтоб в органах служил, слышь, чтоб обязательно в органах. Понял?
— Не-а, — честно и горестно сознался Аврамов. — А зачем ей длинный красавец в органах?
— Когда меня шлепнут, ей защита и оборона нужна Чтоб длинный, в органах. И чтоб не ниже капитана. Ты ни хрена не знаешь… Они — везде. Они правят… Ты думаешь, усатый правит? Н-на! Они, ка-га-ны. Думаешь, Лаврентий слепил это дело с Чечней? Хе. Гр-риша, ты не представляешь! Лаврентий при Хозяине — пс-с-с-с… Во!
Серов уксусно сморщился, уцепил детский свой мизинчик за последнюю фалангу, плюнул на нее. Промахнулся, попал Аврамову на плечо. Долго озадаченно пялился на плевок. Стер его рукавом рубахи.