Гарем ефрейтора
Шрифт:
Опустил правую бровь чечен-большой. Поднял левую.
— Вот оно что.
— А этот ишак говорит: давай тридцать тысяч, тогда отдам га-ли-за-цию. Жадный, совсем как Валиев, богатым хочет стать!
— Кто? Какой Валиев? — выпрямился, переглянулся с Шамидовым начальник.
— Тоже начальник. В милиции бандитов ловит. Поймает — деньги берет, потом отпускает. За то, что не ловит, — тоже деньги берет.
— Откуда знаешь? — буровил насквозь глазами старший.
— Вайнахи говорят. Такой хабар везде.
— Старшего лейтенанта
— Вас! — непонятно и страшно отрубил начальник. Показательно отстранился.
— Что?
— Вас под суд надо, гражданин Шамидов, — уточнил нарком.
Шайтан поймет, что им, энкаведешникам, в ответ говорить надо: хохотнуть, вроде как шутка из его сахарных уст вылетела, или уже узел в дорогу собирать? А потому, напрягаясь в склизкой неизвестности, опасливо усомнился инструктор:
— За что?
— За преступную халатность. Почему с последним приказом наркома товарища Берии не ознакомились?
— С… каким… последним?
— С тем, где сказано: все денежные взносы в фонд Красной Армии от бывших бандитов отменить.
— Мужчина! Молодец Берия! — не выдержал и выпустил горячее одобрение старик. Ожил и воспрянул горец. Его безнадежное дело, ради которого сюда так тяжело добирался и которое совсем было утопил в собственной жадности этот кровосос за столом, вдруг поднял и спас большой начальник. Теперь не надо его молодым сыновьям скрываться, не надо мстить за оскорбление хищному недоноску за столом, не надо кровью, лишениями отстаивать свободу свою.
Между тем опасливо прощупывал Шамидов слова наркома: «Денежные взносы… Приказано отменить». Отменить приказ, которого не было? Значит, сцену играет нарком… Зачем? Посмотрим. Подыграть надо.
— Не успел последний приказ прочесть, — покаялся инструктор.
— Бойцы на фронте успевают за Родину жизни отдать, а у него нет времени бумагу прочесть! Волокитчик! Бюрократ! — распаляясь, вбивал нарком инструктора в кресло. И, разделавшись с недостойным, повернулся к старику:
— Езжай домой, отец. Скажи сыновьям и тем, кто с ними: пусть с гор спускаются. В воскресенье пусть сложат оружие и ждут в твоей сакле. В полдень сам лично приеду с бойцами оформлять на них легализацию.
— Кто ты, начальник, какого рода? — спросил горец.
— Народный комиссар милиции Гачиев я.
— О, с кем говорил?! Хорошую весть сыновьям повезу.
Открылась дверь, вошел мужик с круглыми глазами.
— Входи, — сурово сказал нарком, поставил точку в хабаре со стариком: — В полдень. Без оружия. В твоей сакле. Запомнил?
— Все запомнил. Благослови тебя Аллах, сынок. А своего Валиева возьми за то место, за которое барана ловят. Грабит он народ, позорит тебя, — предостерег напоследок старик и пошел к двери.
— Я им займусь! — грозно пообещал нарком в тощую спину. И,
— Это что за гнида? — с тихим бешенством спросил Валиев.
— Не гнида, благодетель твой, — поправил нарком. — За него орден навесят. Возьми завтра своих волкодавов, Лухаева из истребительного полка. И москвича прихвати, кобуловца Жукова. Пусть с тобой на прогулке проветрятся. А то у них от сидячей жизни задницы сопрели.
— На какой прогулке?
— Старик, что вышел, отец Умара-Хаджи Асуева из хутора Верды. Новая банда. В воскресенье они все будут ждать моего приезда. Легализоваться, с-суки, бесплатно захотели! — возмутился людской наглости нарком.
— Ясно, — подобрался Валиев.
— Прибудете. Для начала хабаром о легализации зубы заговорите. А потом всех к ногтю, разом! Чтоб ни один из сакли не выполз!
— Передавим, как котят! — прижмурил в удовольствии совиные глаза начальник ОББ.
— В докладной укажу, что, по агентурным данным, Асуев был первым помощником Исраилова. Наградной на всех Кобулов левой ногой подпишет. Он у меня вот где, — уточнил нарком и показал кулак.
— Варит у тебя башка, Салман! — непрошенно возник и восхитился Шамидов.
Они все трое были здесь талантами. Но гением все же признавался один нарком. В нем все было гениальным: усы, галифе, голос и нюх на острые ситуации. По ним, как по лезвию бритвы, не обрезая босых подошв, всякий раз пробирался Салман Гачиев к устойчивой сытости и почету волоча за собой за шкирку деловых пособников.
— А ты чего раскукарекался? — вдруг взъелся нарком. — Почему вчера не принес?
— Замотался, Салман, валла-билла, не успел, — перепуганно сдал свое место Шамидов.
— Я за своим бегать к тебе не буду, сам в зубах принесешь в следующий раз и упрашивать станешь, чтобы взял. Давай, — протянул руку нарком.
Шамидов скользнул к сейфу, воткнул в скважину ключ, повернул со скрежетом. Достал пухлый сверток в газете.
— Сколько? — брезгливо отвел глаза Гачиев: стоит ли пачкаться?
— Сто шестьдесят тысяч. Тридцать — мои, — робко напомнил Шамидов.
— Прошлый раз было больше. Что-то много к тебе прилипать стало. Хорошо подумал? — спросила усатая бестия, дрыгнув ногой в галифе.
— Клянусь, здесь все до копейки! — ужаснулся подозрению легализатор. Голубой глаз его стала заволакивать сиротская слеза.
— Смотри, ты меня знаешь. Для кого стараемся? Кобулов не с пустыми руками в Москву ездит.
Повернулся к Валиеву:
— А ты?
— Двести сорок. Занес к тебе домой. Тейп за Гуциевых внес. Надо организовать им побег из тюрьмы, — озаботился начальник ОББ, В одной упряжке они с парткомом тянули, одной веревкой были повязаны, кто оступится в пропасть — держать надо, хоть кровь из-под ногтей, или вслед загремишь. Ценил эту понятливость в своем работнике Гачиев.