Гарем ефрейтора
Шрифт:
Набрал номер телефона (Кобулов устроился в кабинете Гачиева). Сдерживаясь, фильтруя собственный голос от неприязни, дождался ответа.
— Богдан? Серов. Здравствуй. Я в кабинете Аврамова, по соседству. Может, зайдешь? Жду.
Положил трубку. С острым неудовольствием услышал всполошенные толчки сердца под ребрами. Ох, не хотелось прихода дублера!
Кобулов вошел широко, заполнил собой кабинет. Взвизгнули половицы под сапогами, качнулась вода в графине, в ушные перепонки, в окна нахраписто толкнулся голос гостя:
— Иван?! Ты что ж явился и нос воротишь? Сразу в дела нырнул! Хоть бы
— Давай о деле, а? — попросил Серов.
— Деловой товарищ, — сочно хохотнул Кобулов. — Сразу видно, из белокаменной прибыл, инструкциями по макушку накачан, — Сел в кресло, закинул ногу на ногу.
— Считаю вашу оперативную тактику истребления хуторов и ареста родственников порочной, — сказал, собирая волю в кулак, Серов.
— Чего-о?! — сбросил мясистую, блестящим хромом облитую ногу Кобулов.
— Порочной, стратегически вредной и провоцирующей горцев на саботаж, — сухо уточнил Серов, все больше напрягаясь, ибо заволакивала масляный блеск глаз Кобулова неприкрытая хищная злость. — Требую впредь все боевые и карательные действия согласовывать со мной.
Он ждал ответа и готовился к жесткой позиционной драке. Однако готовность его к отпору неожиданно лопнула, поскольку вдруг широко улыбнулся его «заклятый друг» и, опять закинув ногу, предложил посланнику Верховного:
— Пош-шел-ка ты, Ванек, знаешь куда?
— Ты что себе позволяешь? — постыдно, с мукой растерялся Серов.
— То, что слышишь. Ты наркому свои претензии предъяви. А я свои действия с ним согласовываю. Кто ты есть, Ваня? Ты есть такой же зам, как и я, только пожиже, поскольку прислан на подхвате работать. И в мои дела нос не суй. Привет супруге. — Поднялся и неторопливо вышел.
— Сволочь! — запоздало и бессильно взъярился Серов, хватил кулаком по столу.
Глава 10
Ушахов медленно брел по краю балки к дому Митцинского, через силу выдирая сапоги из грязи, чувствуя спиной упругое теплое дыхание Ласточки. Кобыла шла следом, вытягивая горбоносую атласную морду.
Он не пошел из наркомата в гостиницу, как ему было приказано. По пути вызрело в нем, лопнуло и растеклось леденящим спокойствием решение. Остановив попутную машину, он вернулся к себе в район, в Хистир-Юрт. Придя домой, Шамиль накинул на плечи брезентовый плащ и зачем-то вывел лошадь из сарая. Затем, не садясь в седло, повел ее в проулок. Дошел до окраины села и двинулся вдоль заросшей лесом балки.
В голове студенисто колыхалось безразличие, все сильнее саднило на сердце. Душа светлела, очищалась, как лесное озеро к зиме, житейские заботы опускались на дно ее мусором, жухлыми листьями. Память отчетливо и беспощадно вылепила лицо Аврамова, чужое, холодно-брезгливое: «… как же я тебя, такого склизкого, раньше не разглядел?»
Ушахов вздрогнул, застонал. Что это было? «То не Гришка, кто-то другой из приемной вернулся… Будто и не тянули вместе разведку в гражданскую, не выковыривали из Советов Митцинского, будто и не грелись друг о друга двадцать предвоенных лет… А теперь — мордой в грязь, публично! За что? Наложил в штаны бывший командир? Смялся
Оскользаясь сапогами на земляных рыхлых ступенях, Шамиль стал спускаться в балку, цепляясь за шершавые мокрые стволы. Небо сеяло изморось. Капли, срываясь с голых крон, с треском плющились о брезент плаща. Ласточка задержалась на краю обрыва, зарывшись копытами в прелую листву. Хозяин одолел глинистое месиво на дне балки и теперь поднимался по противоположному склону, мелькая меж стволов, ни разу не оглянулся, не позвал. Лошадь коротко тревожно заржала, напрягая круп, стала спускаться следом, осторожно вминая копыта в раскисшую, сметанно-скользкую глину, всхрапывая от натуги и страха.
Ушахов выбрался наверх, к дощатому забору. Уцепился за ствол дубка на краю обрыва, обнял его, прижался щекой к мокрой коре. Потревоженная крона дрогнула, капельный град забарабанил по плечам, по капюшону.
Ну вот и все, приехали. Дальше — некуда. Дальше забор с шелушащейся краской, разъятые щелями доски. За досками — дом Митцинского, обветшалая грузная махина, запущенные, облупленные времянки и сараи, одичалый сад, буйно заросший чертополохом. Там, за забором, неслышно теплились две жизни: Фариза, сестра Митцинского, стенографистка наркомата, и квартирантка ее Фаина, заведующая сельмагом. Фариза бывала здесь наездами, раз в несколько месяцев, жила у дальних родственников и работала в Грозном, поскольку сын ее Апти, заядлый охотник и бродяга, бывал здесь еще реже. Гачиев уволил ее сегодня.
Некогда грозное, надменное гнездо заговорщиков дотлевало теперь в затяжной агонии, шуршало осыпающейся известкой, потрескивало подгнившими балками, повизгивало на ветру несмазанными форточками.
Сюда привел Ушахова далекий саднящий нарыв в памяти. С этим домом повязан он до конца жизни — не сбежать, не вырваться из его плена. Здесь он встал на ноги как чекист, здесь поселилась женщина — единственная отрада в его жизни. Сюда и пришел итожить прожитые годы.
Время, спрессованное в плотный ком, скользнуло мимо, обдав тугой волной тоски. Впереди трибунал, в лучшем случае штрафбат, фронт. Нет, не будет фронта. Это — свечка в ночи, колышется, трепещет на ветру, вот-вот погаснет. Реальность — расстрел. Удружил замнаркома по старой дружбе за упущенного Исраилова, за неподчинение. Потом зароют, как собаку, чтобы не смердил. Нет, лучше самому.
Он расстегнул кобуру, вынул наган. Холодная рубчатая рукоятка плотно легла в ладонь. Дохнул на тусклое серебро пластины с гравировкой, сдвинул предохранитель. Страха не было. Все тело до последней клетки затопила тяжкая ядовитая усталость. «Ну что ж… Все, что ли?… Вот так, вот здесь». Сухо хлопнет выстрел, отзовется только воронье.
Чувствуя, как взбухает в нем озноб от самых ступней к груди, подпирает горло, он стал поднимать наган к виску.
Коротко взвизгнула неподалеку калитка, с шорохом осыпались по склону комья земли. Мучительно выбираясь из затопившего его небытия, Шамиль разлепил стиснутые веки, откинулся к забору, скрипнул зубами: «Кого черт несет? Подохнуть спокойно не дадут».