Гарем

Афлатуни Сухбат

– Кончай шептаться, сестры, – стыдила их из Залы Первая Жена.

Любопытство требовало от Первой Жены подняться и взглянуть, что у них там за женские неприятности.

Но она боялась разбудить Арахну, которая заснула рядом и вздрагивала от сложных, нерадостных снов, которые свинцовыми колесницами прокатывались у ее изголовья.

– Стары вэ-эщ пакупаим! Стары падушька-обывь пакупаим! Стары тарелька-пасуда пакупаим!

Старьевщики бродили внизу, в уже наступившем марте, похожем на позднюю осень. Сибирские

ветры продолжали хозяйничать в городе, запрыгивали через форточку к Иоану Аркадьевичу, облапливая не хуже старьевщиков разбросанный скарб.

– А-а! – стонал по ночам Иоан Аркадьевич.

Марта Некрасовна просыпалась, слушала, утром составляла неблагоприятный гороскоп.

Иоан Аркадьевич возвращался продрогший, забито-ласковый, джинсы его трясли напрасно – падали только три-четыре скомканные, похожие на палые листья пятидесятки и разлеталась бисером мелочь. Дети ползали по желтому в ромбик линолеуму, собирая ее в специальную кучку.

Незаметно стали жить на деньги, приносимые время от времени Арахной.

Сначала их бросали на пол и осторожно топтали, иногда как бы игнорировали, швырнув на несколько дней пылиться на подоконнике, рядом со сгнившим ростком хурмы. Потом пачки Арахны начинали сами собой съеживаться и исчезать.

Беспокоила Софья Олеговна – повадилась изрекать что-то непонятное.

– Это по-армянски, – поясняла она недоуменным лицам, – Я хочу, чтобы

Анечка овладела языком своих предков.

– Но ты же не ей говоришь, а нам, – замечала, раскатывая серое тесто, Зулейха.

– Создаю ребенку языковое окружение! – обижалась Софья Олеговна.
–

Я-то методику изучала, всю жизнь учительницей прожила… Три года методистом!

– А я тож к Методистам ходила, – сообщала Фарида, проводив Софью

Олеговну снисходительным взглядом. – А потом поняла, учение у них неверное, Писание по-американски переверчивают, обедом не кормят…

А про звезду-полынь говорят: еще не падала, подожди. Ушла от них в нормальную церковь, подобру-поздорову.

– Да не по-армянски она говорит, я жила у армян в Самарканде, – отвечала ей Гуля Большая. – Просто слова придумывает, чтобы все слушали ее, болтунку.

И стала говорить с детьми по-узбекски.

Происходили и другие чудные вещи. Фарида, например, вдруг сообщила, что ночью к ней прискакали четыре всадника Апокалипсиса и уломали съесть книгу:

– А та книг была такая вскусная, а такая объедения, а так я наелась, потом всю ночь ничего есть не хотела!

После съеденной книги Фарида снова испытала позыв к проповеди; отрыла брошюрки, с которыми когда-то звонила к Иоану Аркадьевичу с вопросом: Что Правит Нашим Миром… Стала читать их поскучневшим детям.

– Ты бы, сестра, лучше им “Айболита” почитала.

– “Айболит” – книга греховная! – мотала головой Фарида.

Она исхудала, стала совсем плоской, одни скулы.

– А меня голубь

кормит, – вдохновенно отказывалась она от миски с ужином.

– И меня, – добавляла Софья Олеговна, – меня тоже кормит, правда,

Фаридочка?

Голубя в квартире не встречали.

– Стары вэ-эщ пакупа-им! Стары падушька-обывь-тарелька пакупа-им! – кричал снизу старьевщик, топча сапогами лужу перед подъездом.

В один из дней Алконост тайно вынес ему из квартиры скрипку, протянул и стал смотреть, что будет дальше.

Старьевщик заинтересовался футляром: нет ли поломки? Потом придирчиво достал скрипку.

– Играет? Энды курамз1, – сказал сам себе старьевщик.

И заиграл. Что-то тихое и больное.

– Во дает, – усмехнулся Алконост, глядя, как скрипка оживает под огромными хозяйственными пальцами старьевщика.

– Стары вэ-эщ пакупаим! – запел старьевщик и заиграл, точно отмахиваясь смычком от дождя.

Потом отсчитал Алконосту несколько золотых, помутневших от старости монет и заковылял дальше сквозь лужи вместе со своей тележкой, наигрывая.

IV

Снова квартиру сдавило безденежье, привычное и невыносимое. Пришлось сказать Арахне:

– Можешь идти… Если так уж хочешь.

Плащик Арахны уже не убирали, и он висел в обнимку с детскими курточками на гвозде.

– Только недолго, – предупреждали ее голоса. – Часа хватит? Я уже волнуюсь. Час и пятнадцать минут. Зонт пусть возьмет, скажите. И про деньги не думай, не нужны нам твои деньги…

“Сестрой” Арахну уже неделю как не называли.

Магдалена Юсуповна надвинулась на Толика и Алконоста, возившихся в уголке.

– Так. Толик мгновенно идет гулять. Посмотришь, куда пошла тетя

Арахна. Понятно?

– Понятно. – Толик нехотя отстранялся от Алконоста. – Опять исчезнет, у нее невидимская шапка есть, точно есть.

– Я тоже хочу гулять за тете-Арахной! – заныл Алконост.

– Ты наказан за скрипку и паршивое поведение…

Генеральскими шагами Магдалена прошла на балкон и выглянула. Из подъезда вышла Арахна и побрела куда-то направо, сутулясь под моросью. Через минуту появился и Толик, натягивая на бегу куртку и ныряя в капюшон.

– Направо беги, бестолочь! – зашипела на него с небес Магдалена.

Курточка побежала направо.

Арахна исчезла.

…Плащ у нее скорее всего, тоже волшебный, думал Толик. Иначе почему она его носит и мерзнет, и отказывается от пальто Софьи

Олеговны?

Только один раз… Когда она читала ему, Алконосту и остальным “Царя

Салтана” (все уже уснули, даже Алконост) и сказала, заикаясь: “Нос ужалил богатырь, на носу вскочил волдырь”, Толик засмеялся, а она наклонилась к нему:

– Ты за м-мной все время шп-пионишь?

И провела своим холодным носом по его щеке.