Гаргулья из главного управления
Шрифт:
Я поднимаюсь на лифте на верхний этаж и нахожу лестницу на крышу.
Когда я толкаю дверь, проходя по ровному цементному полу вокруг различных вентиляционных выходов, она кажется почти пустой, но вот я нахожу его и останавливаюсь.
Он уперся одной ногой в низкий каменный барьер, ограждающий здание по периметру, его крылья широко расправлены, ветер едва шевелит их.
Внезапно меня захлестнула волна ностальгии по тем временам, когда я работала в Пике. Казалось, что из каждого офиса в здании открывается такой вид. Сейчас я не часто вижу это, работая дома перед
А потом он поворачивается и смотрит на меня.
Я улыбаюсь, не в силах сдержаться.
— Привет, незнакомец.
— И тебе привет.
Он запускает руку в карман куртки и вытаскивает маленький блокнот. По тому, как загнуты уголки, я могу сказать, что он рассматривал мои каракули.
— Ты оставила свои записи с последнего собрания.
К моим щекам приливает румянец оттого, что меня поймали на невнимательности, оттого, что кто-то увидел, чем я была занята, вместо тог, чтобы быть внимательной.
— О боже… действительно интенсивные и кропотливо подробные заметки, — бормочу я, потому что совершенно ясно, что это что угодно, только не они.
— Я не знал, что ты художник.
— Художник, нет. Я скорее мечтатель мирового класса.
Один вентиляционный выход имеет достаточно кубическую форму, чтобы я могла сесть на него рядом с Владом, не подходя слишком близко к краю крыши. Я все еще могу видеть достаточно горизонта, темного и клубящегося туманом.
— Я заметил, что тебя нет в расписании презентаций на завтра.
— О. Хм, да, — я убираю прядь волос с лица, отводя взгляд. — Ты меня поймал.
Он долго-долго молчит, и я чувствую, что его оценка меня, должно быть, неуклонно снижается. Я много говорила о работе с монстрами, но все это просто то, что другие люди говорили до меня.
Удивительно, что я проработала здесь так долго, и никто не обнаружил, что на самом деле я не очень хороша в своей работе и мне нечем поделиться. Я просто еле-еле справлялась и держалась подальше от всеобщего внимания. Возможно, если никто не заметит, что меня здесь не должно быть, они никогда не поймут, что я недостаточно квалифицирована для того, что я делаю на своей работе.
— На самом деле я не делаю ничего настолько важного, чтобы заслужить место в расписании. Обычно я просто отправляю памятку, когда происходит изменение политики.
Я поворачиваюсь и смотрю на него, и он явно видит меня насквозь. Я обхватываю себя руками.
— И… мне действительно нет смысла находиться здесь, на этих больших сборищах. Я не знаю, зачем они утруждают себя тем, чтобы брать меня с собой, — заканчиваю я слабым голосом. Я действительно не знаю, как это объяснить.
Он протягивает ко мне когтистую руку, и я встаю, сжимая ее. Он подводит меня ближе к краю, но обхватывает руками. Ветер здесь свирепее, чем на земле, но с большим горгульей, защищающим меня, я не боюсь высоты или падения.
Его голос звучит низким рокотом у меня в ушах, пробиваясь сквозь ветер и шум города внизу.
—
У меня не хватает духу посмотреть на него, увидеть старые шрамы на его лице, которые я слышу в его голосе. Я просто продолжаю смотреть на горизонт.
— Удержать себя, — повторяю я, но неуверенность, с которой я это произношу, заставляет это звучать как вопрос.
Он что-то хмыкает, но не отвечает. Я не уверена, то ли он меня не услышал, то ли не хочет уточнять.
Я не настаиваю на ответе. Он так много рассказал мне о себе, что я почти чувствую жадное желание узнать больше. Я начинаю полностью связывать его образ из аккаунта в электронной почте и человека передо мной.
Я поворачиваюсь в его хватке лицом к нему. Мягкая, маслянистая гладкость его костюма под моими руками контрастирует с дышащей каменной грудью прямо под тканью и приглушенным сердцебиением внутри.
Часть меня жаждет сказать ему, что он знает, кто я, и ему не следует вот так связываться со мной, раскрывая вещи, о которых следует шептаться в электронных письмах. Но он так много знает обо мне, что я не могу.
Он проводит тыльной стороной гранитного когтя по моей щеке, прежде чем обхватить мое лицо ладонями и приподнять мою голову.
Этот поцелуй отличается от других, которые были вызваны безумной потребностью. И хотя я все равно чувствую ее сейчас, боль внутри меня явно менее отчаянная. Возможно, порхающие, воркующие голуби в моем животе знают, что во Владе есть что-то безопасное. Не обязательно все должно быть быстро и безыскусно, чтобы успеть разойтись до того, как будет сказано что-то не то.
Я поощряюще стону ему в рот. Я хочу, чтобы он не торопился со мной. Его руки скользят вниз, обхватывают мою задницу, поднимая меня в объятия. Мои руки находят его плечи, рога, чтобы глубже погрузиться в поцелуй.
Во время одного из вдохов, ради которого я поднимаюсь, я немного удивлена, обнаружив, что его кожистые крылья обвились вокруг нас, как кокон. Я протягиваю руку и касаюсь крыльев, не в силах больше сдерживаться от вопроса, на что они чувствуются. Наощупь его крылья больше похожи на кожу, чем на камень, хотя каждый выступ кости постепенно становится прохладным и твердым. Его тело содрогается под моими прикосновениями, и я мысленно отмечаю это на потом.
На вкус он как нечто неосязаемое, и жаль, что ароматические свечи не могут вызвать мысли о дождливом утре и крокусах ранней темной весной, когда воздух потрескивает от далеких раскатов грома. Я бы выкупил целую витрину этих свечей.
Он мне нравится. Он мне очень, очень нравится. Это какое-то ужасное чувство, что я буду питаться его витаминной спермой. (Я забыла, как это называется по-научному).
Я напрягаюсь при этой мысли и отстраняюсь от поцелуя. О, черт.
Вот оно. Разговор. Та часть, которая означает, что секс не может быть просто сексом, потому что люди думают, что я использую их как еду.