Гарпия с пропеллером
Шрифт:
Глава 21
– Кто кого? – не поняла я.
Рита стала водить пальцем по столешнице.
– Колька, если приходил, никогда ничего с собой не приносил: ни торта, ни конфет, ни колбасы – жадный очень. Вот поесть он любит, сядет, навернет чужих харчей да еще сигаретку попросит. А сам никогда не угощал! Во всяком случае, ни Федю, ни меня.
Поэтому Рита безмерно удивилась, увидев седьмого января Николая с водкой и закуской.
– Рождество никак, – засмеялся он, – надо отметить!
– Ну-ка пожарь нам картошечки, – велел Федя Рите.
Она
– Твой Колька противный, не нравится он мне.
Мыльников схватил любовницу железной хваткой за плечо и рявкнул:
– Имей в виду, Николаша мне как брат. Еще раз пургу погонишь, выгоню. Чтоб без базара! Ясно?
Рита испугалась и больше никогда не роптала при виде Николая. Впрочем, имейся у нее в паспорте штамп, она бы устроила скандал и вынудила мужа дать от ворот поворот мерзкому дружку. А так! Какие у нее права? Единственное, что Рита себе позволяла, это не садиться за стол вместе с мужчинами. В тот вечер, расставив тарелки, она буркнула:
– Пойду лягу, голова болит.
Федор слегка нахмурился, но промолчал, а Колька, гадко ухмыльнувшись, заметил:
– У моей сестры тоже то одно ноет, то другое. Старая стала – разваливается.
Рита надулась и хлопнула дверью спальни. Мужики остались пьянствовать. У Федора в квартире было две комнаты, поэтому, проснувшись ночью и обнаружив, что лежит в кровати одна, Рита не насторожилась, подумав, что любимый обиделся на нее и лег в гостиной.
Но утром, не увидев сожителя на диване, Рита испугалась, вбежала на кухню…
Потом она без конца спрашивала у врача, констатировавшего смерть Федора:
– Ну почему, почему, почему?
Доктор пожал плечами:
– Вскрытие покажет. Думается, дело в водке, выпил эрзац – и готово.
Патологоанатом вынес вердикт: Федор отравился метиловым спиртом.
Рита бросилась разыскивать Николая, телефона его она не знала, а блокнотик, куда Мыльников записывал нужные номера, куда-то подевался. Только через неделю после смерти Федора Рита сообразила, что «склерозник», скорее всего, лежит в машине, в бардачке. Она кинулась в поликлинику. Честно говоря, она сначала не думала об убийстве, просто хотела посмотреть на Николая и сказать:
– Ты из-за своей жадности купил бутылку на помойке! Из-за тебя погиб Федор!
Но потом ей в голову пришла простая мысль. Поллитровка была одна, значит, пили они вместе, но Коля-то живой… Следовательно, он каким-то образом ухитрился подсунуть приятелю отраву. Надо было сообщить о подозрениях в милицию.
Рита вытащила из «Волги» блокнотик и попросила нового шофера:
– Запиши мои телефоны и, когда явятся из легавки, дай их ментам. Пусть мне звонят, с Фединой квартиры я к себе съеду.
Но ей никто так и не позвонил. Рита сходила в районное отделение, но дальше дежурного не прошла.
– Отравили, говоришь, – хмыкнул противный лысый мужик в форме, – ну, ну… А ты ему кто будешь, жена?
– Нет, – ответила Рита, – мы не расписаны.
– Значит, сожительница, – с удовольствием подчеркнул дежурный, – ладно, ступай, позвонит следователь.
Но к Рите никто так и не
Получив блокнот, Рита позвонила Николаю и заорала:
– Ты убил Федю!
– С ума сошла, – закричал в ответ тот, – сдурела, да? Давай встретимся!
– Ни за что, – рявкнула Рита, – я сейчас в милицию пойду!
– Дура! – взвизгнул Николай. – Ну погоди, ща приеду, мало не покажется!
Рита испугалась, что противный Махов и впрямь примчится к ней, покидала немудреные вещички в сумку и выскочила из квартиры. Больше она не возвращалась туда, где когда-то была счастлива. У Мыльникова не было родственников, и жилплощадь, очевидно, отошла государству. Рита вернулась к себе, устроилась на работу в «Золотой шар», жизнь ее в корне изменилась.
– Если кто и стырил сумочку, то это Колька, – закончила она рассказ. Потом, понизив голос, добавила: – Знаете, он, кажется, сидел.
– Почему вы сделали такой вывод?
– Вид у него жуткий, – пояснила официантка, – прямо Чикатило, а не человек, очень противный.
Я усмехнулась. Внешность бывает обманчива. Когда я была преподавателем французского языка, вместе со мной на кафедре работал Виталий Леонтьевич Аристархов, похожий на упыря, на самом деле интеллигентнейший человек, профессор. Институт наш находился на отшибе, в глухом углу, и первокурсницы, столкнувшись на улице в темноте с Виталием Леонтьевичем, пугались до обморока. Один раз профессор пришел на кафедру и растерянно сказал:
– Что мне делать?
– Случилась неприятность? – спросила я.
Аристархов покрутил в руках красивое дамское портмоне.
– Пошел поужинать, у меня «окно» перед вечерней лекцией. Возвращаюсь, навстречу девочка идет, явно наша студентка, тут другим делать нечего…
– Ну, – поторопила я медлительного мужика, – дальше!
Виталий Леонтьевич пожал плечами:
– Я совершенно машинально кивнул ей. Вдруг эта девица затряслась, аки осиновый лист, побелела, сует мне в руки кошелек и бормочет: «Вот, возьмите, только меня не трогайте!» Я растерялся, а она рысью побежала к метро. Начал кричать, не останавливается, только быстрей летит. Что теперь делать, ума не приложу.
– Надо объявление повесить: «Найден кошелек, обращайтесь на кафедру иностранных языков», – посоветовала я.
– Но почему она так поступила? – недоумевал профессор.
Я посмотрела в его лицо. Маленькие глазки поблескивали из глубоких глазниц, почти лысый череп, словно своеобразная компенсация отсутствия волос на голове – брови, черные, кустистые, угрожающе сведенные к переносице, нос курносый, с вывернутыми ноздрями и ярко-красные влажные «негритянские» губы. При этом учтите, что профессор Аристархов чуть-чуть не дотянул до метра девяноста, весил больше ста килограммов, имел пудовые кулаки. Меньше всего Виталий Леонтьевич был похож на кабинетного ученого, чьи труды переведены на тридцать языков. Я знала, что он безобиден, словно новорожденный кролик, и то иногда вздрагивала, оказываясь с ним наедине, а каково тем, кто видел его впервые?..