Гасильщик (Сборник)

Дышев Сергей Михайлович

– Не смешно! – скривилась моя незнакомка. – Может, вы потрудитесь снять с меня второй сапог? Или вы считаете, что дама может находиться и в одном сапоге?

– Самое главное, чтоб человек был хорошим, – сказал я, стаскивая второй сапог.

Хорошее начало. Сама требует, чтоб ее раздели.

– Вы переполнены избитыми выражениями… Долго вы будете ходить за своим вином?

– Оно в машине.

– Постарайтесь быстрей. Мне страшно одной в этой квартире.

Я принес вино. Девушка стояла уже в сапогах и дубленке.

– Мне пора. Проводите меня до выхода.

– Вы зря торопитесь. Утихнет боль,

и я отвезу вас домой.

– Нет, – непреклонно ответила она. – Если вы джентльмен, по-простому – мужик, то должны уступить даме. Пожалуйста, прошу вас, – произнесла она, почти плача.

Я молча довел ее до лифта.

– Заглянете к подруге?

– Нет!

Я вновь взял незнакомку на руки, и вновь ее черные волосы вошли в электрическое соприкосновение с моей глупой головой. Женщины не выносят меня более получаса. Они эксплуатируют меня, а потом говорят «гуд бай!». Отвезу ее на другой конец Москвы, в какое-нибудь Чертаново-на-Куличках, вернусь и залягу спать, как медведь в берлоге.

К счастью, она жила неподалеку, на Новикова-Прибоя. А дальше, за мостом, зеленым частоколом возвышалась сосновая роща, я понял, что там было окультуренное место, наверное, парк, и были еще гладкие белоснежные поля с темными проталинами. Река здесь виляла хвостом, отдыхала в плавном своем течении, чтобы потом вновь стремглав понести свои воды, на которых, урча, загребают винтами бездельники-корабли.

Моя уличная королева приказала остановиться на улице морского волка, которому судьба предписала вместо штормовых невзгод тихое течение столичной реки по имени Москва. Возможно, в последние минуты нелепой старости пожилой писатель-маринист и порадовался бы такой славе. Я же посчитал это кощунством.

Как верный друг всех женщин мира, я донес мою уличную леди до самой двери, на моих же руках она откупорила свою квартиру, я внес живое тело, имея смешное намерение слегка уронить. Знаете, когда по всем статьям облом, хочется самоутвердиться в какой-нибудь веселой пакости. Например, при полной тишине объявить полулюбимой девушке, что ты – полуизлеченный наркоман. И что через полчаса возникнет небезызвестная ломка. И начнется самое интересное.

Я возбудился от переполнивших меня гадостей. Я знал, девчонка давно насмехается надо мной. Как только за мной захлопнется ее жалкая дверь, она будет хохотать как припадочная, потом по телефону вызовет своего дрюльчатого шакала, и они, слегка вспотев, будут еще раз подхохатывать над Вовиком из погранспецназа.

Но все было не так. Я гордо внес тело, положил его на красивый диван и, услышав вздох, побежал к дверям. Как-то не сильно хотелось услышать: «Большое вам спасибо!»

Меня остановили криком. Я с силой захлопнул за собой дверь, и чем дальше от нее отбегал, тем сильнее звучал за моей спиной девичий крик. «Ага, хочешь обвинить в изнасиловании! – отвечал я мысленно. – Я искушен, очень искушен! Не выйдет, киса!»

Когда она распахнула дверь, я уже преодолел три этажа.

– Эй, чокнутый! – услышал я сверху. – Неужели я так надоела, что ты не можешь по-человечески попрощаться?

Я выдавил: «У-у-уххх!» – и поплелся наверх.

Она твердо стояла на ногах, подбоченясь, сознавая свою силу и неотразимость. Когда женщина возвращается на свою территорию, она становится властной, уверенной и стократно желанной. Кого стены

лечат, а кого – увечат. Это я о мужской воле, о среднестатистическом русском мужичке, который, вырвавшись из непреходящих обстоятельств и попав в благоухающий однокомнатный женский рай с вытачками и вышивками, икебаной и макраме, становится послушным козленком, жаждущим ласки, сюсюканья на хрустящей наволочке, смачных поцелуев, неторопливой любви и сытого сна.

Но всего этого я не хотел. Хотя бы потому, что уже три года не носил семейных маек.

И не собирался в этот вечер исполнить генетическую и природную функцию спасения человечества. И если я, потомок героя войны восемьсот двенадцатого года Раевского, и задумывался о продолжении рода, то уж не с этой вертихвосткой, которая выкрала из моего отдыха уже четыре часа.

– Что – ножка не болит? – спросил я хмуро, поднявшись на ее этаж.

– Сердце болит! – пропела она и резко закончила фразу: – Когда ни с того ни с сего получаешь пощечину.

– Уж не я ли отвесил ее вам, леди?

Она оставила дверь открытой. Точнее, не совсем открытой, а почти закрытой. А так как не бывает почти закрытых дверей, то я открыл ее – как бы нехотя. Я понял, что для пущей верности нам по крайней мере еще надо попрощаться.

– Обычно мужчины в этой ситуации намекают о кофе… – лениво произнесла она. (А ведь мы даже не познакомились!) – В постель… – еще более лениво отозвался я, решив, что имею право на голос.

– Вы меня извините, – вдруг переменила тон хозяйка, – у меня на самом деле болит нога, вы проходите, пожалуйста, я так благодарна вам, я вела себя как идиотка…

И я сменил гнев на милость. Просто промолчал и снял обувь. Хозяйка сидела на стуле у входа в комнату, в сапогах, мини-юбка смялась в гармошку – усталая молодка, несчастная, подвернувшая ногу и надеющаяся волею этого случая найти себе якорную пристань. Даже не испросив моего благоволения.

Она ловко нагнулась, молниеносным движением расстегнула сапоги, сбросила их на пол; тут же потекла водица – хлопья серого снега таяли на глазах.

Моя душа примерного домочадца не вынесла, я подхватил ее сапожки и вынес в прихожую. После этого я мог сделать две вещи: обуться и уйти или же выдержать паузу (то есть замереть в ожидании) и посмотреть, что будет дальше.

– Проходите, – кротко сказала она, – извините за беспорядок…

Беспорядка не было. Вводная часть соответствовала правилам приличия приема незапланированного гостя.

И согласно этикету, я тут же похвалил гнездышко, впрочем, вовсе не собираясь в нем задерживаться. В иной раз – быть может. Но в эту ночь я почти не спал. На моих глазах расстреляли шестнадцать живых душ. Для меня никогда кровь людская не была водицей. Даже в Афгане. Там – особенно. Ведь самой малости могло не хватить, чтобы перестать чувствовать грань, скатиться в простого ликвидатора, запрограммированного на месть за Колю, Юру, Алексея, Петьку… И вся эта злоба неожиданно становится причиной и смыслом твоей жизни. Вырваться из круга невозможно. Только смерть останавливает. К счастью, судьба, провидение оставляли таких людей навеки в Афганистане. Они подсознательно искали смерти, они были обречены на самоуничтожение. Те, кто возвращался живым, тоже кончали быстро, как ворованный аммонит, который подорвали, не предупредив…