Гастролеры и фабрикант
Шрифт:
– Верно, – кивнул Розенштейн. – Третий участок был буквально завален заявлениями граждан…
– Его взяли? – спросил исполняющий должность казанского полицеймейстера.
– Взяли, – ответил Николай Людвигович. – Пристав третьей полицейской части велел двум городовым переодеться в штатское и отправил их следить за местом, к которому Конюхов велел принести деньги. В данный момент это была ваза в Державинском саду. Клиент деньги в вазу положил. А через некоторое время к ней подошел парень и запустил в нее руку. Тут его и скрутили. С поличным. Сопротивления Конюхов
– Судебное разбирательство последовало? – спросил Острожский.
– Было, – ответил Розенштейн. – Увы, суд учел, что у Конюхова, кроме старой бабки, действительно никого нет. И ежели, мол, его от общества удалить, бабка его останется без присмотра, вследствие чего может раньше времени отдать богу душу. Кроме того, Конюхов все признавал и, как, очевидно, показалось судье, искренне раскаивался в содеянном. Посему решение суда было крайне мягким: Конюхова отпустили на свободу с условием неповторения противузаконных проступков. Любых… На что Конюхов дал свое твердое обещание. И более уже не попадался. А знаете, как он подписывал свои письма, вымогая деньги?
– Как же? – с интересом посмотрел на своего помощника Яков Викентьевич.
– «Червонные валеты»…
Это обстоятельство не очень удивило исполняющего обязанности полицеймейстера Острожского. Связь Конюхова со Всеволодом Аркадьевичем Долгоруковым, хотя бы по последнему делу о банкротстве «Акционерного общества Казанско-Рязанская железная дорога», в котором он, наряду с Долгоруковым, являлся одним из директоров, была очевидной. Но это еще был не факт, что аферу с полуимпериалами затеял именно Долгоруков…
– Письменные показания с этого трактирщика вы сняли? – спросил Острожский.
– Конечно, – ответил Николай Людвигович. – Они в папке. Той самой, с красными тесемками.
– Хорошо… Установите наблюдение за домом Долгорукова. Пошлите туда самого лучшего агента. И продолжайте розыски по «этому господину», – сказал с нотками язвительности исполняющий должность казанского полицеймейстера, имея в виду, конечно, Всеволода Аркадьевича Долгорукова. – Да, – добавил Острожский, – и докладывайте мне, будут ли у вас какие новости или их не будет…
– Слушаюсь, – ответил Розенштейн. – Разрешите исполнять?
– Конечно, – сугубо по-статски ответил Яков Викентьевич.
Но рвение своего помощника и его четкие ответы, прямо-таки по воинскому уставу, ему нравились…
Глава 11
Замечательная машина, или Кофе в постель
Октябрь 1888 года
Сева встретил гостей довольно прохладно:
– Здравствуйте, господа. Чем обязан вашему визиту?
За всех ответил Давыдовский:
– Это мои друзья, и я их пригласил, чтобы… чтобы…
– Может, представишь мне своих… друзей? – пришел на помощь «графу» Всеволод Аркадьевич.
– Вот, знакомьтесь, – стал представлять гостей Давыдовский, –
– Я бы сказал, даже очень известный, – широко улыбнулся Сева, пожимая скотопромышленнику руку. – Много о вас слышал. Приятно. Весьма.
– Взаимно, – ответил Феоктистов, с интересом посматривая на Всеволода Долгорукова.
– А это, – Давыдовский откинул руку в сторону Огонь-Догановского, – Алексей Васильевич Огонь-Догановский, помещик, домовладелец и мой близкий знакомый.
– Рад вас видеть у себя, господа, – произнес Всеволод Аркадьевич, сменивший холодность на довольно теплую и располагающую тональность. Ведь господа, коих привел «граф», были не просто с улицы, а имели в обществе весьма приличный вес.
– А это, – Давыдовский умильно посмотрел на Долгорукова, и его лицо расплылось в улыбке, – мой ближайший друг и благодетель, Всеволод Аркадьевич Долгоруков…
– Не князь, – серьезно добавил Сева.
– Не князь, – повторил за Всеволодом Аркадьевичем Давыдовский.
– Ну, насчет благодетеля это ты зря, – заметил «графу» Сева. – Твои гости и впрямь могут подумать, что это так.
– А это так и есть, – уже серьезно посмотрел на Долгорукова Давыдовский. – Я, собственно, Сева, по этому поводу к тебе и пришел… вместе с моими друзьями…
– То есть? – поднял удивленно брови Всеволод Аркадьевич.
– Ну… они бы тоже хотели поучаствовать в нашем… предприятии…
Глаза Долгорукова сделались круглыми:
– Как? Ты рассказал им о наших делах?!
– Но ты же сам говорил, что в следующий раз надо поставить четыреста тысяч, а у нас таких денег нет… – оправдывающимся тоном произнес Давыдовский.
– Но это совершенно не значит…
Сева хотел было добавить, что «тебе следует всем и каждому рассказывать о нашем предприятии», но не сказал. Во-первых, это могло обидеть Феоктистова, и он, скорее всего, развернулся бы и ушел, а во-вторых, такая фраза означала бы явный перебор в их игре. А плохая игра тотчас замечается зрителем, даже не особенно искушенным. Поэтому Долгоруков, немного помолчав, сказал:
– Впрочем, коли уж вы пришли, то… прошу в мой кабинет.
Поднялись в кабинет, что-то среднее между диванной, курительной и конторой преуспевающей фирмы. На полу – персидский ковер с ворсом по щиколотку. Штофные обои ценою в годовой доход университетского приват-доцента. Огромный стол орехового дерева с чернильным прибором и десятком карандашей и ручек, торчащих остриями вверх из серебряного стакана-кубка. Кресла с ножками в виде изготовившихся к прыжку львов и прочих хищников, кожаный диван с какими-то бумагами с математическими расчетами на нем и, на отдельном столике, новенький буквопечатающий телеграфный аппарат. Все это должно было произвести впечатление на цель, то бишь фигуранта, каковым являлся мильонщик Феоктистов. Он должен был безоговорочно поверить, что в этом кабинете работает, а точнее говоря, делает деньги весьма преуспевающий и удачливый господин по фамилии Долгоруков. И Илья Никифорович, кажется, поверил. Или начинал верить…