Гастролеры, или Возвращение Остапа
Шрифт:
– А ты скажи: «Я хочу спатки на кроватке», – Виолетта покинула «насест», подошла к кровати, скинула покрывало, подбивая подушки, показывая сим, что готова ко сну.
– Я хочу спатки на кроватке! – равнодушно выдохнул гость, утратив надежду окончательно.
– Нет, ты скажи с выражением, а то можно подумать, что ты всё-таки хочешь спатки на матрасе, а тебя заставляют спатки на кроватке, – Виолетта повернулась к претенденту на хозяйское ложе, дабы лицезреть унижения молодого самца.
– Я очень, ну просто очень, хотел бы спатки на этой чёртовой кроватке!
– Очень-преочень?!
– Аж
– Нет, ты скажи: «Очень-преочень, и не на чёртовой, а просто на кроватке».
У Жульди-Банди затеплилась надежда, как у хватающегося за соломинку утопающего. Он осиротил кресло: пав на колени, скрестил на груди руки, как вымаливающий прощения неверный супруг, и заискивающим голоском «запел»:
– Я очень, очень-преочень хочу спатки на маминой кроватке!
– А ты хочешь спатки на маминой кроватке один или с мамочкой?!
– От этих слов у «сыночка» в одно мгновение «проснулся» детородный орган, чего не смогла не заметить мамочка.
– Конечно, с мамочкой.
– Так бы сразу и сказал, а то всё вокруг да около.
Мамочка небрежно сбросила с себя халатик, оставшись лишь в золотой цепочке на шее. Подойдя к выключателю, который был почему-то в противоположном конце комнаты за книжным шкафом, мановением пальчика погрузила опочивальню в приятный полумрак.
Пробивающиеся сквозь гардины от фонарного столба лучи света растворяли тьму, и Виолетта уже более походила на порочную Венеру.
Обнаружив «останки» гостя под одеялом, она «нырнула» к нему, шёпотом тревожа тишину:
– А ты что здесь делаешь? А это что за безобразие?
Она сжала рукою «безобразие», к этому моменту достигшее самого безобразного состояния.
– Я надеюсь, ты не сексуальный маньяк? – вероятно, надеясь именно на это, прошипела на ухо своему постояльцу Венера.
– Нет – обнаковенный, – явно соврал тот, обеими руками с усердием массируя трепетную грудь….
Глава 30. Экскурсия в типографию
Проснувшись с первыми лучами светила, наш неутомимый искатель приключений посмотрел на спящую красавицу. Он пришёл к нерушимому заключению о том, что вечером, в сиротливом свете восковой свечи или подглядывающих сквозь шторы лучах одинокого фонарного столба, женщины выглядят привлекательнее и заманчивее, нежели утром, как в предрассветной мгле свалившаяся с насеста или жердины испуганная курица, с всклокоченными и растрёпанными волосами.
Слегка подуставший от бурной ночи Жульдя-Бандя принялся набрасывать на листке воззвание к хворым и немощным.
Виолетта, проснувшись, свершила утренний моцион. С мраморным ликом, будто прощаясь, протянула брикетик четвертных.
– Оправдаю, отслужу, отстрадаю, отсижу (Л. Филатов), – не скрывая радости, торжественно пообещал Жульдя-Бандя, определив деньги в дипломат.
Прощаясь с Виолеттой, чмокнул её в щёчку, запеленав сие в поэтическую фланельку:
– Я её целовал, уходя на работу, а себя, как всегда, целовать забывал (В. Трошин).
– Та, бедненький, – она отправила сочувственный взор своему неугомонному
Безжалостно пожирая ногами ступенки, наш неуёмный Дон Жуан скатился вниз…
…Типография была в двух кварталах от дома, куда он и направился, чтобы придать своему детищу благородные формы.
Он, насвистывая «Турецкий марш» Моцарта, грудью разверзал глупую атмосферу. Беззаботно мотылял дипломатом, в прекрасном настроении от того, что Виолетта выделила на организационные расходы целых три тысячи, которые копила в надежде приобрести подержанный автомобиль. К слову сказать, деньги до знакомства с бродячим шарлатаном были неприкосновенны. Именно по этой причине стиральную машину она приобрела в кредит, в чём отсутствовала логика.
Он упивался гостеприимством праматери городов и щедростью и доступностью одной из его дочерей. «Получил кредит вместе с кредиторшей», – радовался, как дитя, ветреный повеса.
Редактор, читая текст, с трудом справился с собой, дабы предательской улыбкой не выдать своего отношения к «потомственному магистру третьей степени посвящения», больше походившему на самого обыкновенного жулика.
Впрочем, ему было глубоко наплевать на условности, а больше интересовала сумма гонорара. По предложению редактора, в черновик были внесены некоторые изменения. Жульдя-Бандя стал «Народным целителем международного класса», «Потомственным магистром третьей степени посвящения» и «Заслуженным экстрасенсом», а не наоборот.
Размножив афишу до двадцати экземпляров, редактор, вручая заказчику, объявил, уменьшительно-ласкательно напевая, как напевают пред тем, как облапошить:
– Семь рубликов за экземплярчик. Сто сорок рубликов за заказик: афиши выполнены на лощёной бумаге, – напомнил он.
– Сто сорок рублёв?!
– Сто сорок рубликов, – согласился редактор, снова уменьшительно-ласкательно смягчая приговор.
– Сто сорок рублёв – на постройку кораблёв, – с грустью констатировал целитель. – Это же месячная зарплата целого академика!
– Мне их от всего сердца жаль! – редактор соболезнующим взглядом посмотрел на заказчика, которого ему, по всей видимости, было жаль не меньше, нежели академиков.
– Может, всё-таки попытаемся найти компромисс? – в надежде сохранить часть выделенных Виолеттой бюджетных средств, жалостливо вопрошал заказчик, которому сумма в сто рубликов импонировала больше.
– Компромисс нужен в постели, чтобы согласовать вожделения и позы, – улыбаясь, промычал редактор, крайне довольный своим остроумием.
– Одним словом – торга не будет? – с грустью заключил Жульдя-Бандя.
– Вы необыкновенно проницательны, – заметил редактор, принимая деньги. – У вас феноменальные экстрасенсорные способности. Нужно будет сходить на ваше… действо. Где оно, если не секрет, будет? В Херсоне?! – редактор с таким удивлением посмотрел на заказчика, будто тот сказал: «На Земле Франца-Иосифа».
Глава 31. Поездка в Херсон
Не теряя ни минуты драгоценного времени, магистр подался на автовокзал с целью поскорее достичь вожделенного Херсона.