Гастроли Жигана
Шрифт:
– Я и мои люди не работаем в правоохранительных органах, – сказал Константин. – Но мы – не бандиты. Наоборот, мы против бандитов и будем убивать их каждый день и каждый час в любом месте, где только сможем обнаружить… Они это заслужили. Найдется в Москве хоть один человек, который сможет мне возразить?
Константин вновь сделал паузу, словно ожидал от телезрителей ответа.
– Я видел в жизни много крови и смерти, – продолжал Панфилов. – Я не верю в то, что милиция, прокуратура, ФСБ и прочие силовые структуры могут справиться с бандитизмом в нашем городе. Поэтому я и мои люди обещаем москвичам и всем гражданам России: мы очистим от бандитов сначала Москву, а потом и всю Россию. И сделаем это очень скоро. Те, кто мне не верит, пусть
Предлагаю хорошо запомнить каждому, на чьей совести хоть одна жизнь, кто хоть раз нажал на курок, убивая из-за денег, кто хоть раз поднимал руку с ножом на беззащитного человека, – вы все умрете! И умрете очень скоро!
Мне надоело жить в гуманном обществе и ждать от него обещанной Конституцией защиты, словно подачки. Отныне я сам объявляю войну преступности и буду уничтожать насилие средствами насилия до тех пор, пока не искореню его окончательно.
Я все сказал и ничего не хочу больше добавить.
Макеев очень придирчиво смотрел выпуск новостей в девятнадцать часов, не столько слушая знакомый ему текст, который произносил Панфилов, сколько пытаясь оценить качество своей операторской работы.
– А ничего получилось! – объявил он, когда Панфилов исчез с экрана телевизора. – Я-то думал, будет похуже.
Константин насторожился, ожидая подвоха – Макеев выразился весьма двусмысленно, не уточнив, что он имеет в виду, – то, как он снимал впервые в жизни, или то, как Панфилов говорил? С такой язвой, как Макеев, надо ухо постоянно держать востро.
– Даже последнюю фразу оставили, – продолжал Макеев. – Хотя, на мой взгляд, в ней нет никакого смысла…
– Посмотрел бы я на тебя… – начал Панфилов, но махнул рукой и замолчал.
Макеев специально его дразнит и заводит, чтобы слегка порезвиться над его телевизионным дебютом. Панфилов и сам был отнюдь не всем доволен в своем выступлении, но что же делать – так у него получилось. А получилось, если оценивать в целом, не так плохо – вполне доходчиво и убедительно.
– Да, я хотел у тебя спросить, – продолжал Макеев. – Когда это ты успел придумать пассаж о всей России? Ну, знаешь, у тебя, Костя, и размах! Сразу видно масштаб солидного человека.
– Хватит паясничать, Сашка! – огрызнулся Панфилов. – Как будто в первый раз все это услышал. Сам же снимал! Что же молчал, пока мы кассету не отправили на телевидение?
– Я вот о чем, Костя, думаю, – сказал вдруг Макеев совершенно серьезно, словно и не он сейчас пытался задирать Константина. – Мы с тобой надавали только что… – Он показал рукой на телевизор, -…весьма серьезных обещаний.
Макеев замолчал, и Панфилову пришлось его подтолкнуть.
– Ну и? – спросил он.
– Ну и выполнять их придется! – сказал Макеев. – Только это я и хотел сказать. Нас всего двое, а Москва очень большая, не говоря о России, которую ты так мимоходом зацепил…
– Вот сколько я уже с тобой вместе болтаюсь, – сказал Панфилов, – и все никак ты мне не даешь забыть, что ты – бывший мент… То с одного края у тебя ментовская психология вылезет, то с другого.
Макеев обиженно замолчал, но смотрел на Панфилова вопросительно.
– Привык ты всех этих бандюг ментовскими мерками мерить! – воскликнул Панфилов. – Но ты где видел-то настоящих бандитов? В камере? На допросе в кабинете? А еще где? В кино? Так в кино артисты снимаются, а не бандиты… И страшные они в кино получаются только потому,
Панфилов перевел дух и, не давая Макееву возразить, продолжил:
– А я с этими бандитами, как с тобой вот, и жил, и водку пил, и дрался, и убивал, и хоронил! Я их знаю изнутри, так, как они сами себя не знают. Они люди, Сашка! Они такие же люди, как мы с тобой! Их так же просто испугать, как и тех, кто смотрит фильмы про них. Только нужно относиться очень серьезно к тому, что делаешь и говоришь. Они, как собаки, нутром чуют, где ты фальшивишь и бодришься, хотя внутри у тебя страх. Этот твой страх их и питает! Он и позволяет им силу набирать. А когда их не боишься, они сами начинают тебя бояться. Я это, Сашка, давно понял, еще пацаном, не понял даже, а почувствовал нутром. У меня слов тогда еще и не было в голове таких, чтобы это объяснить. Это я сейчас тебе объяснить пытаюсь, а тогда я просто жил и не боялся никого из них. И они сами начали меня бояться. Те, кто не верил, что я их не боюсь, пытались меня убить. Но умирали сами, именно потому, что боялись умереть, боялись, что я их убью раньше, чем они меня.
Панфилов вновь замолчал, ожидая возражений Макеева. Пыл его немного угас. Сказывалась эмоциональная усталость последних дней. Но Макеев молчал. Он, казалось, передумал возражать.
– Так и теперь, Саша, – сказал Панфилов значительно спокойнее. – Я же не думаю, что мне придется всех бандитов в Москве переубивать. Я же не идиот, чтобы реально на это рассчитывать. Вот увидишь, больше двух-трех десятков нам с тобой убивать не придется. Остальные перепугаются и начнут разбегаться из Москвы. Ты помнишь, как упирался Глеб Абрамович Белоцерковский, когда мы предложили ему кассету вернуть? А ведь испугался в конце концов, и не так уж много усилий потребовалось для того, чтобы его испугать. Всего два трупа. Но как только представил человек себя третьим трупом, так и ушла у него душа в пятки. Готов выполнять любые твои требования. Они сами все это прекрасно знают и пользуются этим на каждом шагу. Так вот я им теперь такое устрою! Они у меня каждый!.. Слышишь, Сашка? Каждый трупом себя представит! Вот тогда они и побегут из Москвы, словно тараканы.
– У нас… – сказал Макеев.
– Что? – не понял Константин.
– Не у тебя, а у нас, – пояснил Макеев.
– Прости, Сашка! – искренне устыдился Панфилов. – Увлекся! Конечно, у нас! Ты же со мной всегда и везде пойдешь, я в тебе не сомневаюсь.
– Это не очень хорошая черта, – неожиданно возразил ему Макеев. – Главное, чтобы человек в себе не сомневался…
– А я и не сомневаюсь, – ответил запальчиво Панфилов, но воспоминание о своей недавней апатии, о своих мучительных размышлениях о жизни и сомнениях в самом себе заставило его сморщиться.
– Не надо, Сашка, ковырять прошлое, – сказал Константин и повторил предыдущую фразу. – Я в себе не сомневаюсь…
Глава 5
Совещание в кабинете директора ФСБ генерала Утина носило экстренный характер. Он не скрывал своего раздражения и не скупясь выливал его на начальников отделов. Особенно доставалось майору Тузову, который отвечал в столице за борьбу с организованной преступностью.
– Ты что же, майор? – брызгая слюной говорил генерал, глядя в упор на Тузова, упитанного, довольного собой и вполне удовлетворенного ситуацией на вверенном ему участке, до которой ему, по большому счету, не было никакого дела. – Соскучился по капитанским погонам? Разъелись тут, мать вашу! Как случилось, что по московскому каналу выступил какой-то идиот с обращением к гражданам России? У нас один человек в стране пока что имеет такое право! И этот человек задал мне сегодня тот же самый вопрос! Ему вчера мои «доброжелатели» показали это выступление в записи. Что я должен был ему ответить?