Гать. Задержание
Шрифт:
Впереди показались сторожевые вышки.
— Приехали, — утомленно сказал Лезвии. — Сейчас попаримся, банька должна быть готова — и на ужин. Заночуете у меня, жена полгода как уехала…
После бани Лезвии немного размяк. Чувствовалось, что владевшее им внутреннее напряжение прошло. Сноровистый сержант накрыл стол в небольшой кухне типовой квартиры — если не выглядывать в окно, можно было легко представить, что находишься в новом микрорайоне Свердловска, Москвы или Тиходонска. Только обилие на столе грибов — жареных, маринованных,
Лезвии отпустил сержанта, оценивающе глянул на Старика и поставил на стол две бутылки водки и граненые стаканы.
Притомившийся с дороги и не евший целый день Сизов сразу охмелел и усиленно принялся за закуску. Лезвии лишь цеплял вилкой скользкие маринованные грибы.
— Через два года пенсия — уеду в Ташкент. Не бывали? Жаль, расспросил бы… Правда, говорят, нельзя резко климат менять. С минус пятидесяти до плюс пятьдесят — даже чугунный котелок растрескается. А организм-то привык за десять лет…
Лезвии хлопнул ладонью по столу.
— Десять лет! Срок! Они там, — он показал рукой в стену, — мы здесь. Вот и вся разница. А мороз, глушь, лес кругом — это общее. Не задумывались?
— Преувеличиваете, устали, наверное, — с набитым ртом ответил Сизов.
— Устал, точно… Не обращай внимания. Со свежим человеком всегда на болтовню тянет, дело-то к старости… А тут как? Сижу один, даже выпить не с кем. С подчиненными невозможно — надо дистанцию держать. Самому — страшно… Раз, два — и готово. Сам не заметишь, как сойдешь с катушек. Но в последнее время позволяю…
Лезвии с силой провел рукой по лицу, снова наполнил стаканы.
— Жена, правда, пообещала вернуться, дотерпит два года. А одному здесь труба. Давай!
Глухо звякнуло толстое стекло.
— Брусникой попробуй закуси, — переведя дух, посоветовал Лезвин. И без всякого перехода сказал: — А ты такой же… — Он замялся, подбирая слово, по так и не нашел подходящего. — С какого года? Постарше меня, значит… А тоже майор. И жены, видно, нет.
— Откуда знаешь? — удивился Старик.
— Вижу. Я ведь тоже сыскарь. Начинал инспектором оперчасти, так и прошел всю лестницу — до начальника…
Лезвии хитро улыбнулся.
— Скажешь, в огороженной зоне легче преступника ловить, чем по всей стране? И за банку сгущенки мне любое преступление раскроют?
Сизов промолчал. Все аргументы в вечном споре оперативников НТК и сыщиков уголовного розыска были ему хорошо известны и собственная позиция определена предельно четко. Но обижать хлебосольного хозяина не хотелось.
— Но это только на первый взгляд все просто, — запальчиво продолжал Лезвин. — Ты с нормальными людьми работаешь — свидетели, потерпевшие, вообще все вокруг. А здесь какой контингент? Светлых пятен нету!
Лезвия открыл вторую бутылку.
—
— Ага… — Сизов придвинул стакан. — Бес попутал на молодой жениться…
Они снова выпили. Лезвин заметно опьянел и начал рассказывать про свою жизнь. Старик этого не любил, но сейчас раздражения не испытывал. В черноте за окном шумела невидимая тайга, сзади, со стороны охраняемой зоны, изредка доносились резкие выкрики часовых. Тиходонск остался где-то далеко-далеко, и все заботы куда-то бесследно исчезли. Он ощущал приятную истому и умиротворенность, которой не испытывал уже давно.
Лезвин разбудил его в шесть утра. Он был бодр, подтянут и официален. Гладко выбритые щеки, запах хорошего одеколона, выглаженная форма.
Через сорок минут, позавтракав остатками вчерашнего ужина и выпив крепчайшего, приготовленного Лезвиным чая, они были в кабинете начальника колонии.
— Хотелось бы вначале получить ориентирующую информацию о Батняцком, — усевшись на жесткий стул у приставного столика, сказал Сизов. — Кто он, чем дышит, как ведет и так далее…
— Знаем такого… — сказал Лезвин, подходя к картотеке и выдвигая ящичек с наклеенной буквой Б. — Я их всех знаю. Сейчас найдем…
Через несколько минут Лезвин извлек прямоугольную карточку из плотной бумаги.
— Так, вот он. Судим за хулиганство к двум годам, отбыл год. Второй раз — причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего — двенадцать лет. Осталось ему, сейчас скажу… Пять лет, шесть месяцев и семнадцать дней. Поощрения, взыскания…
Лезвин протянул карточку Сизову — тот быстро просмотрел убористый текст.
— Благодарность за опрятный внешний вид, выговор за курение в неположенном месте… Мелковат масштаб.
— Правильно подметили, — кивнул Лезвин. — А поначалу записного урку изображал: жаргон, рассказы про громкие дела… Только птицу видно по полету — здесь его быстро раскусили, поутих. Отрицаловка не признала, в актив не пошел, так и болтается посередке. Статья у него серьезная, гордится ею, по их ублюдочным порядкам это вроде институтского диплома. Хозяйственники, мужики, бытовики приходят — он перед ними хвост распускает, воровскому «закону» учит. И с начальством старается не ссориться. В общем — и нашим, и вашим.
Как-то записался на прием, спрашивает: если на следствии и в суде неправду сказал, что делать? У них У всех это бывает: психологический кризис — невмоготу больше сидеть, и все! Тут глаз да глаз нужен: может в петлю влезть, или на запретку под пулю сунуться, или в побег пойти, хотя куда здесь бежать… Чаще начинают биографию выправлять, писать во все концы: мол, чужую вину взял или враги оговорили… Пишут, ответа ждут, получают, читают, снова пишут, а время катится, глядишь, кризис и прошел. Так и с Батняцким — объяснил порядок пересмотра дела, только он, кажется, и не подавал.