Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
Фрау Беата была рада, что ее не изругали, и не избили, чего она со страхом ждала. Но сердце ее громко билось, — только сейчас до ее сознания дошло, что она в тюрьме.
На вошедшую устремились беспокойные взгляды, испытующие и боязливые, но страх быстро исчез, осталось только любопытство. Мрачная камера была, казалось, полна женщин, хотя на самом деле их было всего трое. Две из них сидели на полу, плотно прижавшись друг к другу. С единственной кровати на вошедшую с любопытством смотрела толстая краснощекая женщина в светлом балахоне с темными, почти черными глазами. Когда за фрау Беатой захлопнулась дверь, она быстро приподнялась, весело рассмеялась и подалась
— Добро пожаловать! — громко сказала она свежим, бодрым голосом: — Не падайте духом! Вы очутились в прекрасном обществе. Моя фамилия Лукаш, Фрида Лукаш. Остальные тоже сейчас представятся вам, как положено. И вам у нас очень понравится. Мы все трое отданы под суд. Меня судят завтра. Наверно, я получу от трех до пяти лет каторжной тюрьмы. Теперь мне уж все равно! Привыкаешь ко всему. Только не робеть, сударыня! А нас вы не бойтесь, мы все хорошие люди. Садитесь! — Она спустила ноги и указала на угол кровати,
фрау Беата беспомощно обвела глазами камеру, но не произнесла ни слова.
— Что привело вас сюда, сударыня? — с той же живостью продолжала толстая женщина, так как фрау Беата не отвечала. Приятный голос и дружеский тон расположили к ней фрау Беату. — Антигосударственные убеждения, саботаж, нигилизм? Или вы слушали зарубежное радио и на вас донесла служанка? — Толстуха добродушно расхохоталась, весело глядя на фрау Беату.
Наконец к фрау Беате вернулся дар речи.
— Не знаю, почему я здесь, — сказала она смущенно и неуверенно.
Женщина на кровати рассмеялась.
— Вы не знаете? Но гестапо-то знает, будьте уверены!
— Отрицайте все, — хриплым голосом прошептала одна из сидевших на полу. — Отрицайте все, даже если вас будут пытать. Отрицайте, отрицайте! Стоит в чем-либо сознаться — и человек погиб!
Только теперь фрау Беата оглядела камеру в два метра длиною и почти такой же ширины. У кровати оставался лишь узкий проход. В углу находилось маленькое зарешеченное окно с разбитыми стеклами, сквозь которое проникал холодный вечерний воздух. На низком табурете возле кровати сидела маленькая женщина, бедно, но очень опрятно одетая, с седой головой и большими, лихорадочно блестевшими, печальными глазами, казалось, взывавшими о помощи. Возле нее на полу прикорнула женщина в желтом платке, тоненькая, как девочка, с бледным своеобразным лицом и странными улыбающимися глазами. Она-то и посоветовала фрау Беате все отрицать. «Какие же у нее лукавые, плутовские глаза», — подумала фрау Беата. Молодая женщина с лукавыми глазами подозвала ее кивком головы и улыбнулась, когда фрау Беата наклонилась к ней.
— Вы хорошая женщина, — сказала она хриплым голосом. — Я всегда узнаю хорошего человека, и вы хорошая женщина!
Только теперь фрау Беата заметила, что на молодой женщине было синее ситцевое платье в белую полоску, вроде тех, что носят кухарки; желтый головной платок никак не шел к нему.
Фрау Беата, растерянная и смущенная, спросила, для того чтобы хоть что-нибудь сказать:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
Но молодая женщина с лукавыми глазами перебила ее.
— Да, я знаю, — сказала она, — бог наделил меня даром с первого взгляда определять, хорош или плох человек! И все-таки я даже вам не назову его имени, так и знайте! — Она странно засмеялась.
— Чьего имени? — спросила фрау Беата.
— Того человека, который накликал на мою голову беду, — ответила женщина с лукавыми глазами и опять засмеялась.
Толстая женщина на кровати довольно грубо пнула ее ногой.
— Не мели глупостей, Кэтхен! — прикрикнула она
Фрау Беата присела на край кровати возле толстой женщины. Она и в самом деле была близка к обмороку.
— А это вот — фрау Рюдигер, — продолжала словоохотливая толстуха, указывая на женщину с седой головой, — вдова сборщика налогов. Она страшно боится, что ей отрубят голову.
Бедно одетая, опрятная старушка, фрау Рюдигер, замахала на нее руками.
— Как это вы грубо сказали, фрау Лукаш, — произнесла она надтреснутым, прерывающимся от страха голосом. — Как грубо, как бессердечно. Я боюсь, что больше не увижу моего единственного сына. Вы это хорошо знаете. Вы знаете, что я должна еще раз повидать его перед смертью. Должна, должна. Да, верно, я боюсь, что мне отрубят голову, прежде чем я его увижу, — добавила она, глядя печальными глазами на фрау Беату. — Как вы думаете, голубушка? Адвокат сказал мне: «Мы попытаемся спасти вашу голову, фрау Рюдигер, и вы свидетесь с сыном». А вы как думаете, голубушка?
— Адвокат! — засмеялась толстуха в светлом балахоне. — Разве вы не знаете, что все адвокаты заодно с судьями? Все ложь и обман, и я буду рада-радешенька, если отделаюсь тремя годами каторжной тюрьмы. Слушайте! — внезапно прервала она себя, подняв вверх мясистый палец. — Слушайте!
Над потолком раздались пронзительные крики, как ножом полоснувшие фрау Беату. Пронзительные долгие крики, переходившие в визг и шипение. Порой слышался истерический смех, от которого спирало дыхание и кровь застывала в жилах.
— Держись! Держись! — закричала толстуха. — Вам ничего не удастся выведать! Это наша постоянная ночная музыка, дорогая! Они опять взялись за малютку Айбеншюц. Но малютка Айбеншюц ничего им не скажет. Я ее знаю, я только сегодня говорила с ней. Раскрылась какая-то история на авиационном заводе «Примус». Саботаж, что ли? Семнадцать человек расстреляли сразу, у самого завода, и вот теперь хотят выколотить показания из маленькой Айбеншюц. Но бейте ее до смерти — она никого не предаст. Она порядочный человек, хотя у нее двое незаконных детей и четыре судимости.
Когда Криста вернулась из Якобсбюля, страшное известие в первую минуту ошеломило ее. Только надежда на то, что произошла какая-то роковая ошибка и все выяснится в ближайшее время, еще кое-как ее поддерживала.
«Ведь известно, что и у них бывают самые невероятные промахи, грубейшие оплошности, — пыталась она успокоить себя, — стоит только вспомнить о медицинском советнике Фале, которого даже уволокли в Биркхольц!»
В десять часов в ее сердце еще теплилась надежда, в одиннадцать погасла уже последняя ее искорка, и Криста впала в безысходное отчаяние. Все ее тело горело как в огне, на лице и на шее выступили большие пятна, в ничего не видящих глазах стоял ужас. Она легла на кровать, не раздеваясь, и всю ночь пролежала без сна, мучимая страшными видениями. На рассвете призрачный луч надежды снова проник в ее сердце, но она тотчас же прогнала его. К чему себя обманывать?