Гавани Луны
Шрифт:
Неважно, – сказал я.
Плати, – сказал он.
Конечно, – сказал я.
Расплатился, и вышел. В магазинчике по соседству купил вина, пару литров всего, но крепкого, и пошел на кладбище. Местные попрошайки даже головы не подняли, когда меня увидели, так они ко мне привыкли за эти дни. А я шел, покусывая губы, и мечтал о женщине какой-нибудь.
Хэмингуэй семенил рядом.
Папа, – сказал я.
Перейди на широкий шаг, – сказал я.
Ты же мужчина, – сказал я.
Он улыбнулся
Нужно ли говорить, что в себе я такой силы не чувствовал?
Так что, вместо того, чтобы прогнать мертвецов от себя, я разговаривал с ними.
И дальнейшие мои метаморфозы для меня никакой тайны не представляли. Я знал, что спустя некоторое время начну заговариваться, если уже не начал. Потом стану гримасничать. Затем перестану умываться и есть. Наконец, моя личность разрушится, и я даже поссать не смогу сам, потому что для этого нужно уметь вынуть конец из штанов, а потом сунуть обратно, стряхнув. Шизофреники кончают, сидя в темной комнате с мягкими стенами, в окружении призраков. Так что я ясно представлял себе, чем все для меня кончится.
Единственное, пожалуй, что связывало меня с миром живых людей, это страстное желание траха.
Женщины у меня сейчас не было, Рина мертва, и Люба мертва, и Юля далеко, – аж в 24 часах пути от меня, – и все они в том или ином смысле мертвы, все бросили меня, отбыли куда-то далеко, и я остался сам. С воспоминаниями о женщинах, которых имел, мог бы иметь, но не поимел (вот идиот) и мечтами о том, как бы их всех снова поиметь. Я хотел траха буквально до дрожи. С другой стороны, не было ли это одним из проявлений болезни? В конце концов, неестественно страстное желание трахаться тоже признак душевного расстройства. Я тешил себя надеждой, что это приапизм, а не шизофрения. Но вид мертвецов, окружавших меня с утра до вечера, разбивал эти надежды. Единственное, что могло бы спасти меня еще, – книги. Но и дар, словно сговорившись с женщинами, отказал мне.
Малыш, – сказал Хэм.
Езжай на море, отдохни, – сказал он.
А что, – сказал я.
Отдохнуть и искупаться, – сказал я.
В то время, как вокруг моего опечатанного дома, обложенного, как
И мои покойники колышутся в подземных водах, – сказал я.
Мертвые цветки, – сказал я.
Мертвые цветы в водах любви, – сказал я.
Малыш, ты заговариваешься, – сказал он.
Разве это не свойственно таким как я, – сказал я.
Мертвые женщины, – горько сказал я.
Ну, это же ты их убил, – сказал он.
Т-с-с, – сказал я.
Это легавый их всех убил, – сказал я.
Роковая игра обстоятельств, – сказал я.
Будь проще, – сказал он.
Насколько, – сказал я.
Разберись с этим, – сказал он.
Оставь меня, пожалуйста, в покое, – сказал я.
Ты убедил легавых в том, что чист, – сказал он.
Теперь убеди в этом себя сам, – сказал он.
Ты не можешь поверить в то, что можно выйти сухим из воды, – сказал он.
Знаешь, ты не лучший советчик в этих делах, – сказал я.
Может, мы позовем Дойла? – спросил я.
Вместо этого рядом со мной зашагал Селин.
Ну и чего ты ждешь? – спросил он.
Уезжай, – сказал он, – бросай все и уезжай.
Купи билеты на самолет в Москву, сядь на поезд Кишинев-Москва, – сказал он.
Выйди в Тирасполе, пересядь на австрийский поезд, оттуда рвани в Черногорию, – сказал он.
А там вы выбор любое судно, и Африка, – сказал он.
Или Латинская Америка, – сказал он.
Будешь рыбаком в Парагвае, – сказал он.
Или на Филиппинах станешь туристов на лодках катать, – сказал он.
А то в Зимбабве в сторожах национального парка осядешь, – сказал он.
Стереть себя, стереть свою личность, – сказал он.
Что может быть прекраснее и безопаснее, – сказал он.
А местные легавые ищи тебя свищи, – сказал он.
Самое главное, ты сам себя – ищи свищи, – сказал он.
Я присел на скамейку и откупорил вино. Сорвался я на семьдесят третьем дне, кажется. И, с тех пор, все пью да пью. Глотнув, понял, что ничего общего с сигаретами у спиртного нет. И если бросить курить все-таки действительно можно, то пить – нет.
Никогда, малыш, – кивнул мне Хэм.
Я только отмахнулся.
Интересно, как там дом, подумал я. Вторую неделю я жил в однокомнатной квартире, которую купил тайком от Рины, чтобы приводить туда девушек, когда я приезжаю в Кишинев. Двери, помнил я, были закрыты на все замки, на окнах я опустил шторы. Об истории написали в газетах, но дело постарались замять, потому что в нем замешан легавый. Я чувствовал себя боксером, пропустившим пару ударов. Я занимался боксом и знаю, о чем говорю. У меня не было ни малейшего желания возвращаться в Городок и звонить в полицию с тем, чтобы получить право на дом.