Гавани Луны
Шрифт:
Ты не поверишь, – сказал он.
Хочешь посмотреть? – сказал он.
Нет, – сказал я.
И что с ее шрамом? – сказал я.
Из-за него бедняжка впала со временем в депрессию, сидела дома, пила, да скулила, – сказал он.
Поначалу я убедил ее в том, что ей это даже идет, но со временем, знаешь, как оно бывает… быт побеждает любую любовь, – сказал он.
Если это быт, – сказал я, вспомнив нашу с Риной жизнь.
И старые раны чешутся и так хочется их расчесать, – повторил он, не обратив внимания на мою реплику.
А ты уже
Ведь я брал девку с шармом, – сказал он.
Шармом и шрамом, – сказал он, – ха-ха.
Откуда у нее был шрам? – сказал я.
Она попала в автокатастрофу, – сказал он, – в юности.
Поехала с парнем в кино, и что-то там у них не сработало в машине, – сказал он.
О, Господи, – сказал я и впервые глянул на голову Яны.
Легавый и правда держал ее за яйца. Только это были яйца птицы Рух, которые несчастная толстуха вынимала из чужой пизды своим ловким языком. Я мысленно прочел над ней молитву. Да, покойниц было больше, чем одна, но души остальных уже растворились где-то в смеси песка, речной и морской вод, там, где река втекает в Океаны любви, а эта – эта покойница была еще свежа, и, должно быть, сама не понимала, что уже мертва. Благословенна будь, и приди в чертоги Солнца и Луны в сияющей красоте, – сказал я, – сними с себя свое тело, и обнажи душу, прохлаждайся на полях, покрытых росой, и не держи на меня зла. Аминь.
Яна шевельнулась, и я не сразу понял, что это легавый уселся на мешке поудобнее.
О, Господи, – сказал я еще раз.
Да уж, – кивнул легавый.
В этот момент он смахивал на сурового первопроходца, покорителя прерий, пристрелившего бизона не ради забавы, а чтобы обеспечить мясом караван переселенцев. Он сидел на своем мертвом бизоне, – Яне с простреленной головой, – и глаза его горели светом, но не ровным умиротворенным светом Луны, и желтыми, волчьими огоньками. Будь я собакой, у него поднялась бы шерсть на загривке и он оскалил клыки. Оборотень, подумал я, и ослабел еще больше. Соберись, сказал я себе. Пока лишь сказал, но слова обладают для меня волшебной силой. Уж этому-то Рина меня научила. Восстань, молча крикнул я свое крови, и почувствовал, как зудит кожа. Это покалывание предвещало прилив сил. Я потер уши. Почувствовал холодную воду на руках. Пальцы почему-то слипались. Вода претворилась в кровь, прежде чем я понял, что это немножко мозгов Яны попало мне на руки. От этого меня стошнило. Прямо наизнанку вывернуло, и тогда-то я понял истинный смысл этого выражения. Моя изнанка и правда открылась миру, а так как она была слишком нежна и мягка, то даже малейшее прикосновение к ночному холодному воздуху заставляло мои легкие съеживаться, а желудок – пульсировать, словно член поутру. Я бы молился, сумей я сказать хоть слово. Но у меня не было такой возможности. Я безуспешно пытался вдохнуть, но всякий раз, когда пытался это сделать, следовал очередной приступ. Легавый только
Отдохни немножко, и к делу, – сказал он.
Какое именно ты для меня выбрал, – сказала я.
Будь так любезен, выкопай могилу, – сказал он.
Братскую, – сказал он.
Вернее, сестринскую, – поправился он, и заржал.
Мне не понравился его смех. В нем было что-то от клацания гильз, выпавших из ствола на цементный пол. Такое случается после выстрела, и когда стреляющие преломляют ружья. Преломить хлеб и ружье. Я глубоко дышал, внимательно глядя на его руки, застывшие на ружье.
Большую могилку на четыре тела, – сказал он.
Какой смысл? – сказал я.
Да никакого, – легко согласился он.
Но я застал тебя в тот момент, когда ты почти закончил и собрался закопать девушек, – объяснил он.
Пиф-паф, – сказал он.
Почему бы не сейчас, – сказал я, чувствуя страшный зуд в голове, который случается, если отливает кровь.
Нужна могила, пиф-паф, – сказал он.
Так будет выглядеть… – более естественно, – сказал он.
Само собой, человеку, который все идеально спланировал, – сказал он, – и сделал все в соответствии с планом, весьма обидно, когда кто-то вмешивается в Самую Последнюю Минуту.
И тогда он теряет над собой контроль, – сказал легавый.
Пиф-паф, – сказал он.
Ты до черта повторяешься, – сказал я.
Копай, – сказал он.
Лопата в доме, – сказал я.
Не стоит нам туда заходить, – сказал он.
Бери вот эту, – кивнул он.
Я увидел лопату в нескольких шагах от меня. Он подбодрил меня кивком и взмахом ружья. Я встал, вытер с подбородка слюну и блевотину, и взял в руки лопату. Начал копать.
Поначалу дело шло туго. Дерн давался с трудом. Интересно, подумал я, если бы я закопал их в бочках, превратились бы мои девчонки в коньяк?
Ничего, если я буду разговаривать? – спросил он меня по-матерински ласково.
Я представил на секунду, что говорил палач Анне Болейн, и молча кивнул. Теперь мне стало понятно, почему в последний момент все они разговаривают. Когда человек убивает, он лопается, словно нарыв. И он должен опустошить себя. Жаль только, – в меня.
Хотел спросить, – сказал он.
У тебя такая… была такая чудесная жена, – сказал он.
Почему ты ей изменял? – сказал он.
Ну, я не имею в виду не вообще, – сказал он, – раз туда, два сюда…
Я имею в виду, почему ты изменял ей так отчаянно? – сказал он.
Встречный вопрос, – сказал я.
Почему ты изменял жене? – сказал я.
Смотря с кем, – сказал он и снова заржал.
Я представил себе на секунду лицо Рины, которая слушала бы этот смех, и позволил себе улыбнуться. Он неверно понял меня, и засмеялся еще заливистей.
Ну, почему ты спал с Яной? – сказал я.
К удобной шлюхе быстро привыкаешь, – сказал он.