Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Шрифт:
В те же дни Державин начинает слагать и свою варшавскую оду. Работа начиналась неординарно: сперва он послал Суворову четверостишие, афористически броское:
Пошёл — и где тристаты злобы? Чему коснулся, всё сразил! Поля и грады стали гробы; Шагнул — и царство покорил!Суворов получил эти стихи в Варшаве — и пришёл в восторг. Ему захотелось немедленно ответить Державину — ответить любезностями, стихами и остротами. И Суворов, схватив перо, поспешил на приступ:
«Милостивый Государь Гаврила Романович. Простите мне, что я на сей раз чувствуя себя утомленным, не буду вам ответствовать так, как громкий лирик; но в простоте солдатского сердца моего излию чувства души своей:
Царица,Счастлив вития, могущий воспеть деяния толико мудрого, кроткого, человеколюбивого, сидящего на троне Божества! Вы, имея талант, не косните вступить в сие поприще: слава ожидает вас. Гомеры, Мароны, Оссианы и все доселе славящиеся витии умолкнут пред вами. Песни ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства возгремят в наипозднейших временах, пленяя сердце… душу… разум».
Казалось бы, ответ блистательный и исчерпывающий. И для поэта найдены лестные слова, и про императрицу победитель Варшавы не забыл. Правда, стихотворение несколько путаное, хотя и, несомненно, лестное для Державина. Но Суворову этого мало. Он сочиняет ещё одно четверостишие во славу Державина:
Парнасский юноша на лире здесь играет: Имянник князя муж достойно стих сплетает. Как Майков возрастет, он усыпит сирен: Попрет он злобы ков… прав им ты, Демосфен!Венчаю себя милостьми Вашего Превосходительства; в триумфе моей к Вам, Милостивому Государю моему, преданности, чистейшая моя к особе Вашей дружба не исчезнет, и пребуду до гроба моего с совершеннейшим почтением Государь мой Вашего Превосходительства покорнейший слуга Граф Александр Суворов-Рымникский.
Четыре строки, которые Державин послал Суворову, стали зачином пространного и на редкость высокопарного произведения, у которого было несколько названий. Сперва — «Песнь Ея императорскому величеству Екатерине II на победы графа Суворова-Рымникского», а уж потом, при посмертных переизданиях, — «На взятие Варшавы».
О Росс! о подвиг исполина! О всемогущая жена! Бессмертная Екатерина! Куда? и что ещё? — Уже полна Великих ваших дел вселенна. Как ночью звезд стезя, по небу протяженна, Деяний ваших цепь в потомстве возблестит И мудрых удивит. — Уж ваши имена, Триумф, победы, труд не скроют времена…Эти строки втянули Державина в неожиданную конфузию. Как известно, сам поэт не был одарённым чтецом. Вяземский от его декламации засыпал, а императрице подчас не спалось! Победный штурм Праги — восточного предместья Варшавы, уничтожение повстанческих армий, пленение Костюшки, торжество русских в польской столице — всё это большая политика. И Екатерина приказала вездесущему Попову вслух, с артистическим выражением продекламировать ей новый шедевр певца Фелицы. Но Попов не был актёром Божьей милостью — и не справился со сложным (скажем прямо: переусложнённым) синтаксисом варшавской оды. Не заметив прихотливой рифмовки, вместо «уже полна» он прочитал:
Императрица знала неукротимый нрав Державина. Ему почести, а он всё норовит брякнуть какую-нибудь солдатскую дерзость. Кто его знает, может быть, он недоволен завоевательной политикой империи? Может быть, считает, что нам не следует подминать под себя Польшу — «Уж полно!». После этого «Уж полно!» она слушала оду с предубеждением: нелепая оговорка Попова напрочь испортила впечатление от поэзии.
Твой ли, Суворов, се образ побед? Трупы врагов и лавры — твой след! Кем ты когда бывал побеждаем? Всё ты всегда везде превозмог! Новый трофей твой днесь созерцаем: Трон под тобой, корона у ног, — Царь в полону! — Ужас ты злобным, Кто был царице твоей непокорным.Это уж точно какое-то якобинство: «трон под тобой, корона у ног»! Не стихи, а бунт. Екатерина гневалась. Конечно, она не считала Державина идейным якобинцем и врагом трона. Да и в новой оде было немало монархических лозунгов. Поэтому под запрет попал не Державин, а всего лишь одно его произведение. А с певцом Фелицы Екатерина никогда так и не поссорится окончательно.
Оду напечатали трёхтысячным тиражом. Курировал публикацию человек, который в те времена курировал многое, хотя сверхъестественными способностями не обладал, — Платон Зубов, уже не граф, а князь. И — тираж не вышел за пределы покоев императрицы. Канул где-то во дворце. Запрет!
Ни Державин, ни тем более Зубов не рассчитывали на прибыль от распространения варшавской оды (хотя Гаврила Романович, наверное, ожидал от императрицы щедрого подарка). Это было благотворительное предприятие — в пользу «благородных вдов». Книга в продажу не поступила — и вдовы остались без вспомоществования. После смерти Екатерины, когда слава Платона Зубова померкла, одна из вдов подала прошение государю о взыскании с Зубова семи тысяч рублей. За что? В возмещение убытков от нераспродажи опальной державинской книги! Семь тысяч — сумма крупная, дворянская семья средней руки на эти деньги могла благополучно существовать год-полтора. Император, который никогда не упускал случая материально ущемить екатерининских любимцев, приказал Зубову раскошелиться. Князь Платон с годами всё сильнее впадал в патологическую скупость и от такого удара приболел. Отставного фаворита спас Державин. Он не побоялся подать голос и разъяснил Павлу, что никаких денежных обязательств перед вдовами не было, речь шла только о добром намерении помочь им после распродажи издания. А книга в продажу не поступала. Император смилостивился и отменил несправедливый приказ. Тут-то Зубов и понял, что Державин умеет дружить не только с сильными и удачливыми.
Прошло больше двадцати лет, Державин не раз был обласкан и, наконец, удалился на покой. Но и тогда он не забыл обиды. Когда Алексей Фёдорович Мерзляков опубликовал свой восторженный разбор оды «На взятие Варшавы», Державин ответил ему несколько ворчливо — он в ту пору сводил счёты с прошлым:
«Самая та же ода, которую вы столь превозносите теперь, в своё время была причиною многих мне неприятностей. Покойная государыня императрица разгневалась, и потому, хотя уже была напечатана, но не выпущена в свет до самой ея кончины. — Какие же бы были к тому причины? — Вот оне: 1) Некто из ея приближённых читал оную пред нею и вместо полнапрочел полно.2) Трон под тобой, корона у ногпоказались ей якобинизмом тогдашних французских крамольников. 3) Труд наш, именане столь сильны, как бы думал я, ея восхитили душу, и тому подобное».
Засев за мемуары, Державин глубоко погрузился в давние неприятности и победы, потому и Мерзлякову ответил обстоятельно.
Алексей Мерзляков — поэт, начавший с оды «На заключение мира со Швецией», которая получила некоторое признание, когда автору не было и четырнадцати лет, — превратился в маститого исследователя литературы и профессора. Студенты его любили, несмотря на страстный консерватизм. Как поэт, он пребывал под влиянием «певца Фелицы», хотя прославился лирическими песнями в народном духе, которых в наследии Державина было немного. Несколько песен Мерзлякова известны и сегодня: «Среди долины ровныя», «Чернобровый, черноглазый».