Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Замостьянов Арсений Александрович

Екатеринины лучи Умножил ты победой новой; Славнее тем венец лавровой, Что взял Петровы ты ключи. В столетнем старце Дарий зрится, А юный Александр — в тебе! На покорение Дербента, 1796

По легенде, старцу, который передал Зубову ключи от города, было не 100, а все 120 лет — хотя кто их проверял, этих персиян? Отсутствие паспортной системы лучше способствует долгожительству, чем свежий воздух, фрукты и лёгкое вино. Считалось, что в 1722 году (74

года назад!) этот же персиянин вручил ключи от Дербента Петру Великому.

Платон Зубов не совершал громких подвигов — воспевать его было непросто. Выручала мифология. Державин не превратился в податливого шёлкового панегириста, подчас между ним и Зубовым пробегала кошка. И всё-таки с последним фаворитом он вёл себя осторожнее, чем с кем-либо. Искал его благосклонности, нередко забывая о правдолюбии. Приходилось закрывать глаза и на злоупотребления, связанные с Платоном и его родственниками и сподвижниками. Благополучие Державина зависело от Зубова — тут уж в три погибели согнёшься.

Вокруг Зубова крутилось немало врагов Державина. Но, зная о благосклонном отношении князя к поэту, они обыкновенно воздерживались от клевет. Другое дело — бывшие друзья. Эти любят бросаться на абордаж. Вот и Николай Фёдорович Эмин нашёптывал Зубову, что талант Державина поистрепался с годами и расхваленная ода «На взятие Измаила» не выдерживает истинно просвещённой критики! Зубов был равнодушен к литературоведческим спорам, но мог скуки ради посмеяться и над Эминым, и над Державиным. О ворчании Эмина стало известно Державину — и он предложил бывшему своему помощнику выступить в печати с открытой критикой. Эмин уклонился: ораторствовать по углам легче, чем анализировать стихи в настоящей статье, которую прочитают ценители литературы. Вот так и рождаются крылатые строки: «Враги нам лучшие друзья».

Не ошибёмся, если заключим: Державин старался не замечать неприглядных сторон зубовского всевластия. Между тем другие современники оценивали князя Платона чрезвычайно строго. Например, острослов Ростопчин сравнит Зубова с «мальчишкой, осмеливающимся представлять из себя Нерона, которому трепещущий сенат воскуряет фимиам». В глазах скорых на расправу ценителей литературы доброе имя Державина-правдолюба пошатнулось.

Но недолгая эпоха Зубова завершилась рыданиями князя Платона над телом императрицы. Эти слёзы впечатлили даже Павла! Он не решился наказать князя, столь искренне страдавшего… Но, конечно, Зубов потерял политическое влияние, лишился привилегий, даже собственность у него отгрызли. Отныне никому из поэтов и златоустов не приходило в голову слагать панегирики в честь Зубова. Кому нужны вчерашние властители? От Державина ждали изящных и своевременных намёков на глупости Зубовых. Самое время обрушить шквал сатиры на недавнего диктатора, на его скупость, легкомыслие, солдафонство. Но тут-то и проявилось достославное упрямство «мурзы»:

Ах, нет! Не те и не другие Любимцы прямо суть небес, Которых мучат страхи злые, Прельщают сны приятных грез; Но тот блажен, кто не боится Фортуны потерять своей, За ней на высоту не мчится, Идёт середнею стезей И след во всяком состояньи Цветами усыпает свой…

«К сочинению сей оды повод был следующий: по восшествии на престол императора Павла, когда у гр. Зубова отобрана команда, то будучи при дворе, кн. С. Ф. Голицын упрекнул автора той одой, которая <…> на взятие Дербента Зубову сочинена, сказав: что уже теперь герой его не есть Александр и что он уже льстить теперь не найдёт за выгодное себе; оному ответствовал, что в рассуждении достоинства он никогда не переменяет мыслей и никому не льстит, а пишет истину, что его сердце чувствует. „Это не правда, — ответствовал Голицын, —

нынче ему не напишешь“. — „Вы увидите“. Поехав домой, сочинил сию оду в то время, когда Зубов был в совершенном гонении, которая хотя и не была напечатана, но в списке у многих была, несмотря на неблагорасположение императора к Зубову». Не без гордости вспоминает Державин эту историю: на вызов Голицына он ответил достойно. В те времена независимость уже ценили и её приметы носили как ордена.

В новой зубовской оде нам дороги блёстки интеллекта: Державин умело пророчествовал. Получились напевные, гармоничные стихи, согретые напряжением мысли:

Учиться никогда не поздно: Исправь поступки юных лет; То сердце прямо благородно, Что ищет над собой побед. Смотри, как в ясный день, как в буре Суворов твёрд, велик всегда! Ступай за ним! — Небес в лазуре Ещё горит его звезда.

Это, несомненно, самые известные строки «валериановой» оды. И ещё один повод для гордости: Державин предсказал новое возвышение Суворова.

ПАСХАЛЬНАЯ СКАЗКА

Россия — страна зимняя. Цветущим летом нам не превзойти красот Италии, а с русской зимой ничто не сравнится, кроме русской весны.

И вот однажды весной — а именно, в последний день марта, когда солнце уже воевало со льдами, «императрица, окончив обыкновенные свои государственные упражнения, вышла в Эрмитаж попользоваться вешним воздухом и посмотреть Неву, которая вскоре открыться долженствовала, увидела вдали потонувшего человека, тотчас приказала лакеям помочь ему, и вытащили девицу, которую насилу привели в чувства».

Екатерина прямо с балкона принялась расспрашивать «бедную охтянку» и прознала о её горькой судьбине. Девчонка осталась сиротой, в наследство получила только образ Спаса, который пришлось заложить после похорон отца.

«Императрица, похваля её за усердие к вере и за благодарность к родителям, тот же час приказала принесть ей всю одежду на приданое, которое называется вено, сыскать из служащих при дворе жениха, и тут же её помолвила, дав награждение деньгами и всё нужное для свадьбы и для заведения дома», — приметил Державин.

Всё это напоминало сказку: чудесное спасение, неожиданная награда, красавец-жених и свадьба в финале. Императрица, верно, ощущала себя доброй феей. История умалчивает о том, как сложилась семейная жизнь спасённой девушки. Это дело десятое. Для легенды главное — чудесное вмешательство императрицы в жизнь подданной. Екатерина знала: из таких сюжетов рождаются легенды, которые живут веками. И Державин поспешил встать у истоков легенды.

Стихотворение называлось «Провидение»:

Возвысила свой глас царица И бросила свой светлый взор. Уже хитон, белейший снега, И ферязи драгие ей Несут, и на челе высоком Златая лента возблистала, Монистом грудь, — и в дар ещё Готовят ей богато вено; В дверях жених, и Смерть где злилась, Там торжествует днесь Любовь.

Строгий Львов посчитал безрифменные стихи напрасной затеей: «Если ты намерен представить, так уж потрудись, завостри их рифмами». Намёк прозрачный: Державин так торопится угодить монархине, что даже не утруждает себя подбором рифм… Лишь бы поскорее подольститься! Но Державину нетрудно было найти более пышный повод для лести и за рифмами дело бы не стало. А он искал материал для непринуждённой песни об императрице — и ухватился за трогательный эпизод, в котором и весенний снег, и монаршая милость к простой девушке.