Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Шрифт:
Такова скандальная публичная политика «дней Александровых прекрасного начала». Шумная толпа борцов за собственные права и привилегии обливает дерьмом бюст Гаврилы Державина. В это время по стихам Державина учились русскому языку в университетах и гимназиях. По его стихам, переведённым на французский, немецкий, английский, европейцы судили о русской мысли. Но как только речь заходит о политических правах — доброхоты забывают о пиетете перед славными просветителями. Забывают и о почтении к старикам. Освистать, облить грязью, оклеветать — в борьбе все средства хороши. Другой бы на месте Державина сложил оружие, удалился бы из этого балагана. Поэт ведь частенько воспевал покой деревенской жизни и говорил о бессмысленности политической суеты.
Но нет. У Державина ещё хватало сил на борьбу, он пытался противоборствовать неосмотрительным реформам.
«Не только в крестьянском
МИНИСТР
Это ведь именно Державин написал вольнодумные строки, бичующие лощёного столоначальника, воплощение волокиты и халатности. По тем временам — запредельно гневные:
А там израненный герой, Как лунь во бранях поседевший, Начальник прежде бывший твой, В переднюю к тебе пришедший Принять по службе твой приказ, — Меж челядью твоей златою, Поникнув лавровой главою, Сидит и ждёт тебя уж час! А там, где жирный пёс лежит, Гордится вратник галунами, Заимодавцев полк стоит, К тебе пришедших за долгами. Проснися, сибарит!Вечный недуг. И среди наших современников найдётся немало виртуозов бюрократического футбола. Сколько благородных начинаний погибло в бесплодных попытках пробиться сквозь секретарские заслоны… В отличие от своего вельможного героя Державин принимает заботы ведомства близко к сердцу.
Державин соглашался с Трощинским, с которым вообще-то не ладил, что министерская реформа чревата серьёзными конфузиями. Падает значение Сената, пропадает коллегиальность в принятии решений. Министры станут отчитываться перед государем с глазу на глаз — и никто не урезонит лгунов, невольных хвастунов, мошенников. Начнут растаскивать казну. Державин и сам предлагал ввести посты министров, но — в связке с сенатскими департаментами и совещаниями. А тут вышло, что они, обсуждая перспективы Сената, тратили силы на ремонт бутафорского, декоративного органа. Между тем если бы «конституционные» раздумья Державина не впечатлили Александра — не стал бы поэт министром.
8 сентября 1802 года вечером к Державину, который пировал с друзьями, приехал статс-секретарь Новосильцев и от имени государя предложил ему принять Министерство юстиции. Не прошло и двух дней, как министры уже совещались в доме правительственного дуайена — канцлера Воронцова.
Началась правительственная рутина. Министры дважды в неделю — по вторникам и пятницам — собирались в личных покоях императора, в высочайшем присутствии. Возможно, государь считал Державина усталым заслуженным вельможей, который своими сединами придаст правительству лоск классицизма. Но Державин и вообразить не мог себя в роли свадебного генерала. Ему ещё хотелось флиртовать с властью, повелевать — во имя справедливости, о которой (уж так представлялось Державину) только он, лично он имел верное представление.
Заглянем в ежедневник первого российского министра юстиции — и, пожалуй, поразимся деловитости шестидесятилетнего Державина, его энергии и дисциплине:
«Воскр. Поутру в 10 часов во дворец к императору с мемориями и докладом сената.
Понед. Поутру в 11 часов во дворец в совет.
Вторн. Поутру в 9 часов во дворец к императору с разными докладами, а после
Среда. Поутру в 7 часов до 10-ти говорить с гг. обер-прокурорами и объясняться по важнейшим мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат по разным департаментам по случаю каких-либо надобностей.
Четв. Поутру в 8 часов и до 12-ти дома принимать, выслушивать просителей и делать им отзывы.
Пятн. Поутру с 7-ми до 10-ти часов другой раз в неделю заниматься с обер-прокурорами объяснением по мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат в общее собрание и в тот же день после обеда в 6 часов во дворец в комитет министерства.
Суббота. Поутру от 8-ми до 12-ти часов принимать, выслушивать и отзывы делать просителям.
Затем, после обеда в воскресенье, понедельник, среду, четверг и субботу с 6-ти до 10-го часа вечера заниматься с гг. секретарями прочтением почты, выслушанием и подписанием заготовленных ими бумаг для внесения в комитет и иногда в сенат, а также и прочитыванием откуда-либо полученных посторонних бумаг, кроме почты.
Наконец, каждый день поутру с 5-ти до 7-ми часов заниматься домашними и опекунскими делами и ввечеру с 10-ти до 11-ти часов беседою приятелей, и в сей последний час запирать вороты и никого уже не принимать, разве по экстренной какой нужде или по присылке от императора, для чего в какое бы то ни было время камердинер должен меня разбудить».
Ни минуты праздности, ни малейшей скидки на возраст Державин себе не позволял — и здесь, конечно, неоценима забота камердинера. Министр отлаживал работу аппарата, стремясь создать прочные связи с обществом, с потенциальными и явными участниками судебных процессов. Он на собственном опыте знал, чем чревата бюрократическая неповоротливость.
По вечерам он ухитрялся уделять время изящной словесности, изредка наслаждался вечерней беседой с приятелями о политике и литературе, играл в поддавки с музой, кое-что сочинял.
Не забывал министр и старинных друзей — тем более что их осталось немного.
1803-й — чёрный год в жизни Державина. В этом году умер Николай Александрович Львов. Он осматривал Кавказские Минеральные Воды, на обратном пути тяжко заболел и 23 декабря скончался. Эта утрата потрясла Державина:
Плакущие берёзы воют, На чёрну наклоняся тень; Унылы ветры воздух роют; Встаёт туман по всякий день — Над кем? — Кого сия могила, Обросши повиликой вкруг, Под медною доской сокрыла? Кто тут? Не муз ли, вкуса друг? Друг мой! — Увы! озлобясь, время Его спешило в гроб сокрыть, Что сея он познаний семя Мнил веки пользой пережить.Так откликнулся Державин на смерть друга. В 1807 году уйдёт из жизни и вдова Львова Мария Алексеевна. Державин станет опекуном их детей — не только потому, что после женитьбы на Милене он стал им дядькой. Это был порыв, последний знак горячей дружбы. По воспоминаниям племянниц мы видим, с какой нежностью относился к ним Державин. Имена этих одарённых русских женщин сохранились в истории. Достаточно упомянуть Веру Николаевну, которая в доме Державина познакомилась со своим будущим мужем — генералом Алексеем Воейковым. Он рано оставит её вдовой, но их внук, Василий Поленов, станет выдающимся пейзажистом, академиком живописи. В Поленове, в музее художника, выставлены портрет «бабаши» — Веры Николаевны, а также личные вещи Державина, которые в семействе Поленовых хранили как реликвии: солонка, шкаф…
Возник Гасвицкий — он вёл жизнь скромного помещика в Курской губернии, при этом всё ещё поигрывал в карты. Отставного майора избрали губернским предводителем дворянства, у него выросли дети. Пришла пора определять их в кадетский корпус — и он просил старого друга посодействовать. Просьбу Державин выполнил. Но главное, что с Гасвицким можно было в шутливом тоне, без политеса, откровенно обсудить все дела — и политические, и личные. Побалагурить, немножко прихвастнуть — такие беседы возвращали Державина во дни молодости. «Милостивый государь мой, Петр Алексеевич. Дети ваши определены в корпус, а о племяннике постараюсь. За дружбу и вашу покорнейше вас благодарю, и могу уверить, что она взаимно сохранена будет и с моей стороны. О юстиции, кто как ни говори, — я в совести моей спокоен; а более сего и желать не хочу! Впрочем порицателям зла и добра можно сказать в ответ словами Христины королевы: „Папа будет папою, а подлец подлецом“».