Гаврила Скворцов
Шрифт:
– - Что, неужели?
– - с замирающим сердцем спросил Гаврила.
– - У-у-мерла!
– - пролепетал дрожащими губами Арсений, и из глаз его градом хлынули слезы…
Неделю спустя после похорон Аксиньи Гаврила на выгоне встретился с Арсением. Арсений был необыкновенно мрачен. Остановивши Гаврилу, Арсений, не своим голосом
– - Вот что! Я хочу тебе слово сказать… Это нехорошо, если люди правду говорят… Так не годится!
– - Что такое?
– - с дрогнувшим сердцем от предчувствия чего-то недоброго спросил Гаврила.
– - Выходит -- ты всему нашему горю причина…
– - Как я?
– - Ты, говорят, любился с Аксиньей, из-за того твоя жена и лошадей нарочно испугала.
– - Что ты говоришь?
– - весь бледнея, упавшим голосом вымолвил Гаврила.
– - Не я это говорю, а люди говорят: вся деревня об ним болтает, и Маланью твою перед тем Анютка Махалова в овраге видела, она всем это говорит.
Гаврила вдруг вспомнил, как в тот день, когда он копался в дровах, из-за сараев пробежала Маланья, вспомнил и ее странный взгляд, -- и ему все стало ясно. У него закружилась голова, но он сейчас же преодолел себя и проговорил:
– - Я за бабу не спорю! А сам я виноват перед тобой только в мыслях. Верно, -- я добивался того, что ты думаешь, но она меня одолела! Не такая, брат, она была, чтобы на то пойти, и если ты веришь богу, то я чем хочешь тебе побожусь, что я ничего не имел с ней… Слышишь ты меня?!
– - Слышу!
– - глухо проговорил Арсений и тяжело вздохнул.
– - Говорят: "Зачем он так хлопотал?.. Зачем в больницу ездил?.. Это неспроста…" Вон что они понимают.
– - Ну, и пусть их понимают… А я не виноват перед тобою… Знай это и не терзай своего сердца… Понял?
Арсений промолчал. Гаврила, стиснув зубы и с исказившимся лицом, повернулся и пошел с выгона. Он торопливо шел домой. Подойдя ко двору, он решительно вошел в калитку. Войдя в сени, он ясно почувствовал запах мыла и пара. Что-то копошилось в сенях: это Маланья принималась стирать белье и намыливала его в корыте. Гаврила, весь дрожа, молча подошел к ней, взял ее за плечи и повернул к себе лицом.
– - Говори, ты испугала лошадей?
– - весь трясясь, спросил Гаврила, впиваясь в ее глаза своими светящимися, как у волка, глазами.
– - Гаврила!
– - начиная плакать и со страхом глядя на разъяренного мужа, протянула Маланья.
– - Откуда
Маланья ничего не сказала, а вдруг рухнула перед мужем на колени, обвила руками его ноги и, поднимая к нему полные слез глаза, проговорила:
– - Прости, прости, ради Христа! Виновата!
И она вдруг завыла и рухнула головой вниз. Гаврила оперся рукой на перила и с минуту глядел на рыдающую жену.
– - Зверь ты, а не человек!
– - воскликнул он не своим голосом, пхнул жену ногой в спину, чуть не шатаясь вышел из сеней, пошел на задворки, бросился ничком под куст на траву и долго-долго лежал так…
На другой день с раннего утра Гаврила оделся в чистый пиджак и хорошие сапоги и, никому ничего не сказав, куда-то ушел. Он ходил до обеда. А вернувшись, он велел собирать ему котомку и сказал отцу, чтобы он завтра подвез его до города.
– - Да куда ж ты пойдешь-то, дитятко?
– - с испугом плаксивым голосом спросила его Дарья.
– - А там увижу, когда подальше от дома отъеду…
– - Что ж тебе от дома уезжать в такое время? Самая горячая пора наступает, а ты нас покинуть хочешь?
– - Справитесь и без меня, а не справитесь -- наймите кого.
– - Что тебе так захотелось-то вдруг?.. То жил-жил, а то на-поди.
– - Хоть бы до осени подождал, -- поддержал старуху старик.
– - Вот убрали бы все, и ступай с богом хоть в Москву опять, хоть еще куда…
– - Мне до осени не дождаться, -- выговорил Гаврила и больше уж не отзывался на стариковские уговоры.
Весь вечер Гаврила собирал, что ему нужно было положить в котомку, потом он пошел в садик и просидел там до рассвета. А как только рассвело, он отправился в ночное, привел сам лошадь, сам запряг ее, толкнулся, чтобы разбудить старика, и стал укладывать котомку в телегу.
Бабы вышли провожать его, как рекрута, с плачем, но Гаврила только поморщился и отвернулся. Он торопил старика, чтобы тот скорей усаживался. И когда они уселись, Гаврила снял картуз, простился с бабами и тронул лошадь. И пока проехали все село, Гаврила сидел, не поворачивая головы и не поднимая глаз. Ему ни на что не хотелось глядеть, ни о чем думать. И впереди у него ничего не было определенного.
1904 г.