Гай Мэннеринг, или Астролог
Шрифт:
– Да они ничего и не узнают!
– сказал Глоссин, сунув Мак-Гаффогу две золотые гинеи.
Тюремщик прикинул золотые монеты на вес и пристально посмотрел на Глоссина.
– Эх, мистер Глоссин, вы же наши порядки знаете! Ну ладно, сначала я запру все двери, а потом вернусь, и мы вдвоем с вами поднимемся к нему наверх. Но тогда вам придется пробыть с ним до утра, я ведь на ночь отношу ключи капитану и раньше завтрашнего дня вас выпустить не смогу. А завтра я приду сюда часом раньше, вот вы тогда и вернетесь; и к тому времени, когда капитан обход начнет делать, вы уже будете у себя в постели.
Как только на ближайшей башне пробило десять, Мак-Гаффог явился;
– Снимите башмаки и идите за мной.
Когда Глоссин вышел за дверь, Мак-Гаффог, как будто исполняя свои служебные обязанности, громко проговорил "покойной ночи, сэр" и запер дверь, нарочно гремя засовом. Потом он повел Глоссина наверх по узкой и крутой лестнице. На самом верху она кончалась дверью в камеру для осужденных. Тюремщик снял засовы, отпер дверь и, дав Глоссину фонарь, сделал ему знак войти туда, а сам с той же подчеркнутой тщательностью запер за ним дверь.
Войдя в большое темное помещение, Глоссин при свете своего тусклого фонаря вначале ничего не мог рассмотреть. Наконец он еле-еле разглядел проходящую через всю камеру длинную железную перекладину и постеленную возле нее солому, на которой лежал человек. Глоссин подошел к нему.
– Дирк Хаттерайк!
– Donner und Hagel! Это же его голос, - проговорил Дирк, поднимаясь с пола и гремя цепями.
– Значит, сон в руку! Убирайся-ка ты отсюда подобру-поздорову!
– Что с тобой, друг, - сказал Глоссин, - неужели ты уже пал духом из-за того, что несколько недель просидеть придется?
– Да, - угрюмо ответил ему контрабандист.
– Отсюда меня одна только виселица освободит. Убирайся, говорю тебе, и нечего мне светить в глаза фонарем.
– Слушай-ка, друг мой Дирк, ты, главное, не бойся, у меня есть отличный план.
– Провались ты со своим планом!
– закричал Хаттерайк.
– По твоему плану я потерял и судно, и весь груз, и жизнь. Мне сейчас вот приснилось, что Мег Меррилиз притащила тебя сюда за волосы и дала мне длинный складной нож, что всегда при ней был. И знаешь, что она мне сказала? Sturm und Wetter! Лучше не вводи меня в грех!
– Послушай, Хаттерайк, будь другом, встань-ка сейчас и давай поговорим, сказал Глоссин.
– И не подумаю!
– упрямо ответил разбойник.
– Все зло от тебя идет. Ведь это ты не позволил, чтобы Мег Меррилиз взяла ребенка. Мальчишка в конце концов все бы позабыл, и тогда бы она его вернула.
– Хаттерайк, ты совсем, что ли, с ума спятил?
– Wetter! Ты будешь уверять, что эту проклятую аферу с таможней в Портанферри не ты придумал, что не тебе она выгодна была! На ней я потерял все - и судно и экипаж!
– Но ты знаешь, что товар...
– Черт с ним, с товаром!
– сказал контрабандист.
– Мы могли бы потом еще больше всего раздобыть... Der Deyvil! Погубить и корабль, и всех моих ребят, и мою жизнь ради какого-то мерзавца и труса, который все пакости свои любит чужими руками делать! Молчи уж лучше! А не то смотри, худо будет!
– Что ты, Дирк Хаттерайк, да ты послушай только!..
– Hagell Nein!
– Два слова.
– Тысячу проклятий! Нет!
– Да подымись хоть, голландский ты бык тупоголовый, - сказал Глоссин, выходя из терпения, и пихнул Хаттерайка ногой, - Donner und Blitzen!
– заревел Хаттерайк, вскочив на ноги и кидаясь на Глоссина.
– Раз так, то получай свое!
Глоссин всячески сопротивлялся, но нападение было столь неожиданно, что Хаттерайк сразу подмял его под себя и изо всей силы ударил затылком о железную перекладину. Завязалась
Наутро явился, верный своему обещанию, Мак-Гаффог.
– Мистер Глоссин, - сказал он шепотом.
– Громче зови!
– откликнулся Дирк Хаттерайк.
– Мистер Глоссин, выходите, бога ради!
– Ну, навряд ли он теперь без посторонней помощи выйдет, - сказал Хаттерайк.
– Эй, Мак-Гаффог, с кем это ты там заболтался?
– крикнул ему в это время снизу капитан.
– Мистер Глоссин, выходите же, бога ради!
– повторил тюремщик.
В эту минуту капитан, смотритель тюрьмы, поднялся наверх с фонарем. Велико же было его изумление и даже ужас при виде тела Глоссина, лежавшего поперек железной перекладины в таком положении, при котором нельзя было сомневаться в том, что он мертв. Хаттерайк спокойно лежал тут же рядом на соломе. Когда тело Глоссина подняли, все убедились, что умер он уже несколько часов назад. Налицо были явные признаки насильственной смерти. Позвоночник был сильно поврежден падением. На горле остались следы пальцев, лицо почернело, голова была закинута назад и висела за плечом, как будто ему со страшной силой выворачивали шею. Ясно было, что его неумолимый противник сдавил ему глотку и уже не выпускал из своих тисков до тех пор, пока в нем еще теплилась жизнь. Под трупом нашли осколки разбитого вдребезги фонаря.
Мак-Морлан, находившийся в это время в городе, немедленно прибыл для осмотра трупа.
– Кто же это привел сюда Глоссина?
– спросил он у Хаттерайка.
– Черт, - отвечал тот.
– А что же ты с ним сделал?
– В ад его раньше себя отправил.
– Несчастный!
– сказал Мак-Морлан.
– За всю жизнь ты никому не сделал добра, и теперь в довершение всего ты убил своего сообщника.
– Добра!
– воскликнул преступник.
– Добра! Да я всегда был верным слугой моих хозяев... Всегда отдавал им всю мою выручку до последнего стайвера [c255] . Послушайте, дайте мне перо и чернила, чтобы я мог написать в нашу контору обо всем, что случилось, и оставьте меня часа на два в покое. Да пусть эту падаль от меня уберут, Donnerwetter!
[c255]
Стайвер - мелкая датская монета.
Мак-Морлан решил, что это будет лучший способ утихомирить этого дикаря; ему принесли письменные принадлежности и оставили его одного. Открыв потом дверь, шериф увидел, что закоснелый преступник опередил правосудие. Он вытащил из своей постели веревку, привязал к ней остававшуюся от вчерашнего обеда кость, потом ухитрился забить ее в щель между двумя камнями стены, как раз на том уровне, до которого он мог достать, встав на перекладину. После того как он затянул петлю, у него хватило решимости кинуться вниз, как бы с тем, чтобы упасть на колени, и он сумел удержаться в таком положении до того момента, когда нужда в этой решимости уже отпала. В письме, которое он написал своим хозяевам, говорилось главным образом о торговых делах, но в нем, помимо всего прочего, неоднократно упоминалось имя юнца Элленгауэна, как он его называл, и упоминания эти полностью подтверждали все, что говорили Мег Меррилиз и ее племянник.