Гайдар

Камов Борис Николаевич

–  Да ничего в нем особенного нет, - сказала Аграфена.
– Росту он, Аркаша, пониже твоего. Волосом потемней, а в плечах такой же… И потом давно я хотела тебя спросить: ну, поймал бы ты нашего-то Ивана. Чего бы ты стал с ним делать?

–  Я сам много думал. И когда забывал ненадолго, какой за ним «хвост», была у меня мысль сначала крепко его связать, когда немного перебесится - посадить в поезд и отвезти в Москву.

Водил бы я его по театрам и музеям, в ресторан бы настоящий сводил. И вообще, показал бы ему человеческую жизнь. А потом

привез бы обратно и предложил: «Давайте сделаем из него человека. А не захочет стать человеком, бейте его при мне. Да я и сам его первый прибью!» Вот, Аграфена, чего мне хотелось. Только поздно уже. Много дел он натворил.

–  А ведь устал ты небось, Аркаша, от солдатской своей жизни?
– спросила Аграфена.
– Все война да война. Домой, наверное, хочется?

Подумал, что дома-то у него, собственно, и нет. Мама в одном месте, отец - в другом, Маруся - в третьем. И ответил уклончиво, что будь он приспособлен к невоенной жизни, то после Соловьева, может, остался бы в Сибири навсегда. Нравятся ему здесь и реки с тайменем и хариусом, и тайга, но особенно нравятся ему горы.

–  Чего ж тебе ждать, пока приберут Соловьева, - засмеялась Аграфена, - иди к Соловьеву в друзья, живи с ним в горах.

–  А что?
– ответил в тон ей.
– Выкопаю себе, как Соловьев, норку и буду, словно граф, жить-погуливать.

Дня через два попросил:

–  Сходила бы ты, Аграфена, на Песчанку (то была изрытая ямами гора, откуда брали песок), вы с Соловьевым односельчане. Тебя никто не тронет.

Позвала Аграфена двух молодиц, переплыла с ними в лодке на другой берег Июса. А когда вернулась - на руке кузовок, ягод в нем почти нет, больше травы. Вошла к нему - отдала перевернутой ладонью честь:

–  Так точно, Аркадий Петрович, в ямине спрятались. Вся Иванова конница под скалою стоит. Коней тридцать. Сами же сидят кашу варят. С ними ли Ванька - не приметила. Близко подходить побоялась.

Аграфена доложила весело. Для нее страхи остались позади. А ему было не до шуток. Где взять столько лодок? Да и заметят сразу. А заметят - постреляют в воде.

…Дал команду: «По коням!» И в объезд, чтоб пересечь Июс в неприметном месте, но не успели, сделав обход, ступить в воду - бандиты открыли из-за камня огонь. Били, правда, с дальнего расстояния - и он махнул рукой: плавком на другой берег.

На том берегу завязался бой. Из бойцов тяжело ранило Петухова. От брошенного, тоже раненого, бандита узнал: был у Песчанки и Соловьев.

…За ужином Аграфена вдруг устроила ему нахлобучку:

–  Что это, Аркадий, твои ребята на тебя жалуются. Как бандитов увидишь, так все: «Вперед! Вперед! Объезжай, да не так». И сам все первый.

Смутился:

–  Мне бы Соловьева живьем взять!

–  А я как посмотрю, - покачала она головой, - мальчишка ты, Аркадий, мальчишка…

Настя - Маша

Первая серьезная победа над Соловьевым была связана

с Машей. Настоящее имя ее было Настя Кукарцева, но об этом мало кто знал.

Впервые услышал о ней от Пашки Никитина, когда обсуждали планы создания своей разведки. Пашка познакомился с Настей раньше. Говорил о ней с восхищением, предсказывая, что это будет «исключительная разведчица».

Он восхищения этого побоялся. Подумал: «Пашка попросту влюблен» (так оно, кажется, и было). Однако Пашка настаивал, ион согласился посмотреть на хакасскую Мату Хари, которая даже не подозревала, какую ослепительную карьеру готовит ей Цыганок.

Он уже представлял, как задразнит Пашку, который, вместо того чтобы подобрать настоящих разведчиков, предложил знакомую девчонку, чтобы иметь возможность встречаться с нею «по служебной надобности». Смущало и то, что жила Настя на Теплой речке; бывая в Форпосте, останавливалась у Кузнецова, который ни разу о ней почему-то не говорил, но коль скоро Пашка настаивал, условились: Никитин покажет Настю издали, а о н уже решит, стоит с ней разговаривать или нет.

Какая- то девушка вывела из ворот коня, легко взлетела в седло и проехала мимо окон.

–  Она! Вот это она!..
– закричал Пашка. И оба выбежали на улицу.

Издали увидел высокую, тонкую девушку (с длинными, до седла, косами, в расшитой безрукавке и широкой юбке), которая свободно сидела на великолепной серой лошади. За спиной девушки висела берданка. Они с Пашкой тут же вскочили на коней, обогнали Настю огородами и выехали навстречу.

Настя поразила его: лет шестнадцати, круглое (хакасский разрез глаз) лицо, которое нельзя назвать красивым, но лицо это дышало таким умом, в нем было столько спокойствия и презрительной гордости, что он понял Пашку: если ему и нужна была разведчица, то только такая.

Настя легким наклоном головы ответила на дружное «Здравствуйте!» и проехала мимо. «Графиня! Настоящая графиня, - зашептал Пашка.
– Я ж тебе говорил».

Вечером через Анфису Фирсову, бойкую, веселую казачку, пригласил Настю встретиться у Анфисы. Был тут и Пашка - в чистой гимнастерке, надраенных сапогах, с расчесанным в десятый раз за нынешний вечер чубом.

При свете лампы и завешенных окнах Настя выглядела приветливей и мягче, но была чуть встревожена и держалась немного настороже. Попросил рассказать о себе.

–  Я с Теплой речки. Отец записался в комячейку, - рассказывала она.
– Ночью пришла банда Другуля. Человек шесть-семь. В погонах. Отца схватили и выволокли во двор. Я слышала, он просил: «Рубите сразу». Мать рвалась к нему. Двое, что остались в комнате, ее не пускали. Потом вернулись те, со двора (один сдернул салфетку и обтер саблю), и принялись за мать. Я слышала в соседней комнате ее стоны. Она по-нашему, по-хакасски, звала отца. Ее передразнивали и смеялись. Возле меня стоял один. Ему велели меня постеречь, чтоб потом увезти, а ему не терпелось посмотреть, что в соседней комнате. Он отошел - я выпрыгнула в окно.