Газета День Литературы # 100 (2004 12)
Шрифт:
Стоит ли задумываться об истории, когда живёшь в её водовороте и не понимаешь, что где-то ситуация может быть совсем иная? В глубине амазонской сельвы, или в сонном средневековом японском городке вы, конечно, окажетесь вне истории, предоставленные самим себе. Изначальное безвременье примитивного общества плавно переливается в безвременье общества постисторического, о законах которого мы мало что знаем. Скандальность истории заставляет среднего европейца от этой истории отказаться, по-страусиному закопать голову в песок безвременья. И это уже не политкорректность — это формирование чётких законов жизни современного человека, в которых от раннего подъёма до расслабленного досуга, включая напряжённую работу, нет места
Конечно, строительство универсальных модернистских империй в Штатах или в Советском Союзе во многом и привело к этому положению вещей. Но всё-таки что-то случилось и в последнее время. Наступили ли для многих из нас девяностые годы вообще, не говоря уже о заоблачном двухтысячном? Девяностые в глазах среднего советского человека восьмидесятых должны были стать своеобразным трамплином в светлое и неописуемое будущее XXI века. До сих пор забыта и требует нового прочтения вся советская фантастика и футурология семидесятых-восьмидесятых. В целом это был, бесспорно, левый проект: полёты в космос, сверхскоростные средства передвижения, манипуляции со здоровьем и продолжительностью жизни человека. О душе и ответственности задумывались немногие.
Такие девяностые и не наступили никогда, жизнь для многих остановилась в восемьдесят девятом году, а дальше началось выживание. При этом я не говорю, хорошо это или плохо. Как справедливо писал недавно Дмитрий Поляков, России, видимо, перед смертью дали возможность причаститься: отсюда некоторое подобие духовного возрождения. По большей мере признаки его очень внешние, с одной стороны, и лицемерные, с другой. Но даже происходящее заставляет людей вспомнить свои корни и восстановиться, осознать собственное место в череде своих предков, мест и событий, связанных с ними. Я не говорю здесь даже о христианской метаистории, речь идёт просто об истории конкретных русских семей, родов, местностей или институтов. Части народа была дана возможность обернуться назад и встретиться взглядом со своими праотцами. Есть ли у этого возвращения какое-то будущее, хоть малейшая перспектива? Над этим вопросом очень интересно думать, но вряд ли можно его редуцировать, т.е. попросту дать ответ.
Интересно подметить только, что одновременно с западным откатом в постисторию, часть русских открывается в собственное прошлое, т.е. в историю классическую (а не модернистскую). Мы можем увидеть здесь две грани одного и того же процесса, которые просто по-разному отражают общий ужас от апостасийного настоящего. Маячок апокалипсиса светит в разные окна по-разному: в одном окне, украшенном разноцветными средневековыми витражами, он причудливо разбивается на все цвета радуги и призывно манит разнообразием выбора, в замутнённом окне высокого офисного здания он кажется восходящим солнцем демократии, а в разбитом окне русского дома он горит нестерпимо ярким мертвящим светом. Мы отворачиваемся, потому что не в силах смотреть вперёд, а наши ближние, завороженные и не успевшие отвернуться, стоят вокруг соляными столбами.
Иван Жданов КУБ В СЕБЕ
***
Этот город — просто неудачный
фоторобот града на верхах.
Он предъявлен цифрой семизначной
как права на неразъёмный страх.
Фоторобот золотой эпохи
застеклён и помещен туда,
где ему соседствуют пройдохи
Как лунатик, множимый ногами,
пропуская в бездну этажи,
город-призрак заблудился в раме.
Ложный страх сильнее страха лжи.
Бродит он по улицам старинным,
сам себя нигде не находя,
где домам, прохожим и машинам
легче быть пустотами дождя.
Но составлен фоторобот страха,
и морозом дорисован лес —
рыбья нота или ночь-рубаха
в нём живут, не ведая чудес.
***
Снег сыплет парадоксами Вийона.
Вот пень в снегу, на нем сидит ворона
цитатой из Эдгара По.
Ей невермор, что мор во время оно,
и пень под ней совсем не бюст Платона,
она — как повесть без приставки "по-".
Так кованая роза, остывая,
выносит цвет, отсутствием живая,
за скобки лика своего.
Необходимость пустоты знакома
как поздний цвет садам металлолома,
он — только ржа, и больше ничего.
Где полночь та и где тот час угрюмый,
когда я, утомившись от раздумий
у фолианта одного,
услышу стук и в отрешенных шторах
пурпурным шелком завершенный шорох,
и гость войдет, и больше ничего.
***
Памяти сестры
Область неразменного владенья:
облаков пернатая вода.
В тридевятом растворясь колене,
там сестра всё так же молода.
Обручённая с невинным роком,
не по мужу верная жена,
всю любовь, отмеренную сроком,
отдарила вечности она.
Как была учительницей в школе,
так с тех пор мелок в ее руке
троеперстием горит на воле,
что-то пишет на пустой доске.
То ли буквы непонятны, то ли
нестерпим для глаза их размах: