Газета День Литературы # 100 (2004 12)
Шрифт:
Поэтому я сижу среди сада
и перекладываю камни в траве.
Юность, и зрелость, и старость — названья
тем, кто идёт перед нами, за нами.
А мы для себя остаёмся собой.
Этой весной всё я вижу иначе,
и даже подарки далёких друзей
кажутся напоминаньем о смерти.
ивовых — снова запел. Я бы не смог
петь в одиночестве так даже весной.
Шёлковой нитью связал я дороги:
на север, на юг, к восходу, к закату.
Спутницей мне стала собственная тень.
Чем выше уходит дорога твоя,
тем шаг твой достойнее сотни шагов,
ведущих равниной, и тысячи — вниз.
Целую жизнь я скитался по миру,
не выходя за привычные стены.
А ныне, скиталец, обрёл я свой дом.
Хворост несу — на ночь огонь развести.
Остановлюсь отдохнуть у развалин
древнего храма, чьи боги — забыты.
Флот облаков уплывает на запад,
где остывает усталое солнце.
Долго стою, размышляя о ветре.
Утренний дождь застаёт меня спящим.
Открою глаза и продолжу свой путь.
Но кого же разбудят слёзы мои?
Тушь растираю неспешно на камне.
Горы подёрнуты утренней дымкой,
а мотылёк всё порхает, порхает.
Скользнула тень от бабочки летящей —
и гусеница замерла тревожно:
такая смешная в зелёной траве!
Разве увижу Великие Горы,
если не стану смотреть неотрывно,
всегда и везде, где бы ни был, — на них?
Превозмогая дорогу к вершинам,
выше становится в горы идущий.
Но и вершины становятся выше.
Озером горным не станет болото,
даже поднявшись поближе к вершинам:
а как же лягушки, камыш, комары?
Хотя не видна, но и сбросить нельзя:
ни отдохнуть, ни помощника выбрать.
Может, что лишнее? Огниво, кисти,
тушь и бумага в бамбуковом стебле?
Может, что лишнее в сердце осталось?
Лёгкая стая из птиц разноцветных
с веток слетела, чтоб место оставить
новой, зелёной — дождусь ли весною?
Каждый листок вновь становится миром,
оброненным ветром у ног невзначай.
Так трудно подняться. Так трудно уйти.
Имя моё помнят камни и травы,
а сам я забуду его навсегда.
Спрошу — и уже не услышу ответ.
Зимнею ночью присел у жаровни,
и долгие-долгие песни сверчка —
что угольки: то погаснут, то вспыхнут.
Жемчугом светятся зубы красавиц,
но под жемчужной луной у прибоя
груды встречаю погибших ракушек.
Если увижу, что впрямь разделимы
зло и добро в этом мире, как должно,
то мир не достоин существованья.
Думаешь, столько прошел и увидел,
исполнился мудростью, можешь учить?
Глупец! Ты ещё и не начал свой путь!
Горные тропы! О, сколько сандалий
сплёл я — и что же? Да все износились.
Дальше пойду, словно ребенок, босым!
Великие Горы были безмолвны.
Я, человек, рассмеялся над ними —
и эхо моё оглушило меня.
Бегущую воду, горящий огонь,
детей, создающих миры из песка,
могу созерцать почти бесконечно.
А бесконечность подобна дороге,
лежащей в горах, подобна молчанью,
лежащему в речи, и камню в траве.