Газета День Литературы # 111 (2005 11)
Шрифт:
"Где — меч?" И нащупал... гранату!
ЛУННЫЙ СВЕТ
Подоила корову, посыпала курам
И опять за околицу, к дрёмному логу...
С отрешённым глядит, с истомлённым прищуром
На туманную даль, на пустую дорогу.
Долго-долго глядит, и кусает травинку,
И ладонью отряхивает слезинку,
И всё шепчет одно позабытое имя!
И уходит, почувствовав в горле першенье...
Подолом прошуршав по репьям и осоту.
И кидается, зная одно лишь спасенье,
Головою и сердцем — в работу, в работу!
А в ночи налитым белым телом горячим
Согревает постель, и простынка льняная,
Её груди тугие, как есть, обозначив,
Льнёт к соскам её горьким, их горечь смиряя...
И от женской от ласки её неизбытой —
Лунный свет изнывает и словно густеет...
Только лунному свету объятья открыты.
Только он лишь на свете обнять её смеет!
Он целует все годы её и жалеет.
И она с ним в обнимку стареет, стареет...
ГОСПИТАЛЬ, 1945
Наливается алым закат,
И роса усмиряет траву.
На приступке — безногий солдат
Жадно воздух вдыхает: "Живу!"
А в халатике продувном
Чуть поодаль белеет сестра.
Все-то думы его об одном:
Ну зачем вы спасли, доктора?!
Дух земли и хмельной и густой
Колобродит в больничном саду,
А солдатик — совсем молодой,
И сестра молода на беду!
И халатик — слепящий до слёз,
И колени — ознобно-круглы,
Под косынкою — тяжесть волос,
Влажны губы, и руки белы.
Мир на свете, и лето, и жизнь!
Зубы стисни, глаза отведи...
Эй сестричка, к солдату склонись
И прижми к своей белой груди!
Балалайку берёт мой отец —
И по детству, по годам, по струнам!
(Не кончал музучилищ, но — спец!)
И далёким становится, юным.
И я, пряча неясный испуг,
Не свожу с него долгого взгляда.
Словно вот и откроется вдруг,
Что и видеть-то сыну не надо:
Как он шёл, весь от жизни хмельной,
В кирзачах, в порыжевшей шинели,
С полустанка ночного домой.
И медали при шаге звенели.
С ветром в ногу шагал он легко.
С ясной думой, что выжил и молод,
Всё гадая — кто встретит его.
А встречали — разруха и голод.
Как сидел он в родимом дому,
Наклонясь над победною чаркой,
Освещая сиротскую тьму
Фронтовою своею цигаркой.
А потом — появилась она...
Кареглазая девушка — мама!
Жизнестойкое слово — жена
В его сердце ударилось прямо!
И они вскоре стали — семья!
Когда "горько" на свадьбе кричали,
То меж ними витал уже я,
А они про меня и не знали!
У ВОКЗАЛА
Много было их, молодых,
У Голутвина тарахтевших
На подшипниках жутких своих,
Снизу вверх на прохожих глядевших.
Мы робели, но, помню, глупцы,
Удивлялись (как было нам просто!),
Что вот катятся чьи-то отцы,
А мы — дети, и выше их ростом!
Где нам было подумать о том,
Что не все они станут отцами,
Что вокзальная площадь — их дом.
Упираясь в асфальт кулаками,
Они странно смотрели нам вслед,
А в глазах столько боли сквозило...
Как давно их в Голутвине нет,