Газета День Литературы # 126 (2007 2)
Шрифт:
и звездные года моей Отчизны
парадом шли, сияя в пять лучей.
В последний час глаза бы мне закрыли
еще не сокрушённые мечты.
Я стал бы сном, ещё имевшим крылья,
обжившим всю премудрость высоты.
И навсегда покинутые долы
забыли б мой неконченый напев.
так прикипеть душой и не успев.
И никогда во мне б не ныли хором
раскаянье, усталость и вина.
И не при мне, явившись мародером,
кружили бы чужие времена.
Всё было б так. Но только жадность к жизни
меня сквозь грязь болотин повела,
сквозь все грехи, прилипшие к Отчизне –
и я сронил два грязные крыла.
***
От дверей, где входил я, ключей
остаётся совсем уже мало.
Переходит в разряд мелочей
то, что смысл бытия составляло.
Как в безоблачный полдень зенит,
пуст ли, полон, – о Боже мой Христе! –
где повыше, и сам я открыт,
так открыт, словно нечего выкрасть.
Наподобие горних жилищ,
всё во мне предоставлено свету –
проливайся! На то я и нищ –
меньше места жилому предмету.
Будет на сердце пусто дотла –
поместится еще один лучик...
Но в отверстые двери вошла,
прижилась и не выплывет туча.
***
К высшей мере меня вы представите,
силы неба, я снова паду,
где лягушки расквакались в заводи,
и соловушко свищет в саду.
В бездне вечности выберу времечко,
чтобы был обязательно май.
Упаду я из нетей, как семечко.
Слушай живность и в жизнь прорастай!
С неба – в землю, и – к свету растерянно.
Чтоб ещё один выстоять век,
вырастай в соловьиное дерево,
Зашумишь, как под бурею парус ли,
стихнет лес, запоёшь всё равно.
Из сплетённых деревьев, в их заросли,
соловей выбирает одно.
***
При сумеречной музыки звучанье
и думах, непереводимых в звук,
о том,
что слово было не в начале,
кощунственно уверуешься вдруг.
В мирах туманных
смутно мысль бродила,
объятая немотным полусном,
пока на звук не накопилась Сила,
и прогремело Имя, словно гром.
Тумана бесконечность затвердела,
и мыслящее нечто напряглось
для изреченья и вершенья дела.
И свет со тьмою разошлись поврозь.
И вспыхнуло добро тогда звездою –
в лучах на фоне мрака пролегло.
И красота прозвалась красотою,
и имени не избежало зло.
Генрих Натанович ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ
Я вырос в многонациональной стране, где все были граждане Советского Союза.
Я вырос в Москве, где все говорили на русском языке и все были атеистами.
Я знал о существовании каких-то отличных от других конгломератов людей – так уж довелось моей судьбе: конгломерат детей (в школах, в пионерлагерях), глухонемых, лилипутов (сейчас я не припомню, что это было, где они почему-то находились кучно, и не припомню, чем определялись мои визиты туда – наверное, с отцом), и меня они не пугали: сестра отца, которая одно время жила с нами, была глухонемая, а отдельные лилипуты не раз приходили к отцу как клиенты...
А вот евреи, или татары, или еще кто не воспринимались мною как отдельные конгломераты, и их другая национальность не воспринималась более, чем воспринималось то, что одни были высокие, другие низкие, одни были блондины, другие брюнеты, одни были близорукие, другие в очках – все были граждане одной страны, все говорили на русском языке, все признавали одного Бога – вернее, отсутствие такового...
Передо мною были широко открытые врата, на которых высились заманчивые призывы, за вратами открывались многочисленные пути, и все они были для меня доступны.