Газета День Литературы # 131 (2007 7)
Шрифт:
***
Старуха справа съела курицу и водит, далеко отклонив голову, пальцем в тетрадке, шепчет: "Шу-шу… счастье детей… хр-бр… моли Твоего Сына…"
На свиданку, в зону?
Читает вдумчивей, серьёзнее, ожесточеннее, чем я Тушёнкина.
С высокой насыпи глазам открылась речка, скошенный луг, бегущая вбок, мимо стога, колея дороги.
Чёрта с два шарик мал!
Сомнительны вообще шары, вот что. Похоже, истина не шар, а – вбок.
***
Я малость подостыл в дырявом тамбуре. Слишком по-русски механически и ненадёжно стучал поезд, гоня состав на угасающий закат. Стальные нервы, поэтически подумал я.
Натянутые жилы родины. Железный болеро.
"Та-та, та-та…" – били по рельсам, пружиня на стыках, колесные пары:
Во-ды жи-вой…
…набравши в рот,
Как понятой молчит народ.
Стоя в заплёванном, дрожащем тамбуре, глядя сквозь дым в стекло на холмы родины, я понял, что люблю страну больше, чем женщину. Или – чем истину.
Вернулся в клеть. "Хр-бр… шу-шу".
***
Старшой стал злее и сентиментальнее. Ушёл, заморгав, на балкон с иконой Божьей матери. Я задарил брату иконку, наспех выданную мне, как индульгенцию, отцом Герасимом.
Младшенький тоже изменился: радикально и необратимо. Я понял это по глазам старшего брата. Что-то не срасталось.
Идиот: не надо было, зря приехал.
От меня и здесь чего-то ждали. Мама дорогая! Это было всё-таки несправедливо: я-то от них ничего не ждал.
Ожидание заметно было по плескавшейся в глазах родни духовности. Впрочем, всего скорее мне это казалось. Крыша моя, похоже, уже вовсю ехала.
Были: брутальный увалень, сын жены брата, и жена сына, лёгкая тростинка. Ненастоящая, вторая жена брата успокоила меня своей фальшивостью. Всё шло как надо: как в лучших домах Лондoна.
Наутро молодежью мне была обещана экскурсия.
***
В местном музее была клетка Пугачёва, я сразу вспомнил эту клетку из учебника истории. Потолок узкой клетки едва доходил
Город гордился также, что здесь по своим писательским делам проезжал Пушкин. Повсюду были памятники Пушкину: я насчитал четыре или пять голов.
Пугачёв, Пушкин и огромный газзавод, крупнейший на планете, осеняли город. На газзаводе трудился мой брат.
Я догадался, чтo было не так.
Примак, брат желал предъявить меня, талантливого брата, не вполне родному городу. Кинуть на стол, срезать непуганых потомков Пугачева. У меня, думал брат, есть то, чего недостает самому брату.
Увы, но мне – нож острый! – даже для старшого не хотелось бить карты потомков. У меня не было сейчас на это сил.
***
Казачка, или, чёрт их разберет, русачка с энергичной чёрной гривой – первый живой, с осмысленным лицом человек на похабном азиатском рынке. Мы выбирали обувь брату, то есть выбирали брат с женой, а я, под солнцем, плёлся следом по базару.
– Будете брать?
Встречаемся глазами, и меж нами, дугой, пробегают электрические молнии. Казачка переводит, бессознательно, взгляд ниже, успеваю подобрать живот. Мы улыбаемся друг другу: да!
– Не будем.
Заворачиваю, следом за своими, за угол.
***
Спальное место мне отвели в зале на диване. Себе брат стелет рядом, на полу у шкафа с книжками.
Сейчас начнётся.
"Почему ты вечно учишь меня, брат? – всё время хочется сказать мне Стёпке. – Что за мания такая?"
На мне лежит проклятье первородного греха, на брате оно почему-то не лежит. Я молча, с понимающей улыбкой несу крест меньшого брата.
Он меня любит, старший, вот в чём дело. Может быть, брат – единственный, кто в этом мире меня любит. Только мне от этого не легче.
– Занятно, брат, – устроившись, сказал Степан. – Вот жена Федора…
– Тростинка.
– А? У них нет "Мастера и Маргариты". Ты же читал?
– Читал.
– Она берёт у нас. Прочитает, принесёт, снова берёт. А я пытался читать – мне неинтересно. Почему, брат?
– Это долго…
***
Брат, не вставая, вытянул из ниши томик.