Газета День Литературы # 173 (2011 1)
Шрифт:
В этой статье я обвиняюсь (по моему роману почти сорокалетней давности "Магомед, Мамед, Мамиш" и недавно выпущенной в Москве мемуарной прозе "Минувшее – навстречу") во множестве тяжких грехов-предательств (к счастью, времена другие!): я причислен к "некоторым "интеллигентам" (кавычки не мои), называющим себя азербайджанцами", которые "не стремятся к солидарному движению" (по пути к светлому будущему?), а "сеют семена ненависти и презрения к собственной национальной культуре и традициям, литературе и искусству, музыке и живописи", собирают "компроматы против ярких неповторимых личностей, являющихся символами нации" (логику доказательств на основании своеобразно,
Но этого мало: "Вы презираете Ислам, – утверждает далее автор, имея в виду, очевидно, мой роман о пророке Мухаммеде "Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина", а также коранические мои штудии, выложенные в интернете, основная мысль которых – найти точки соприкосновения между Библией и Кораном. Но автору оказалось мало этого приговора: "Вы ненавидите, – заявляет он, – семейные и национальные традиции Азербайджана, испытываете глубокое отвращение к духовной элите (курсив не мой) Азербайджана!"
По-моему, диагноз и того, кто пишет, и того, о ком пишут, очевиден. Но вот что удивительно: а ведь по-своему мой критик прав!
И, прежде чем это доказать, – маленькое отступление.
Исходя из старой теории, сегодня заброшенной и забытой, о том, что в условиях базарной системы экономико-политических отношений каждая нация состоит из двух наций, а в каждой национальной культуре наличествуют две культуры, я с очевидностью вырисовываю для себя картину, что азербайджанская нация, может, и русская тоже? и соответственно национальная культура чётко разделилась на тех, кто доит (и масса тут эпитетов: беззастенчиво, нагло, вызывающе и т.д.), и тех, кого доят, при этом унижая, истощая, оболванивания, обманывая, доводя до нищенского состояния и т. д.
И те из моих земляков, кто поставил себе целью добровольно служить и слышимо поддакивать первой части нации (порой даже бескорыстно, не ради всякого рода благ или выполняя чей-то социальный заказ, – такова их изначальная природа), сплачиваться солидарно во имя единства нации в борьбе против врагов вокруг тех, кто по статусу доит, и вправе, даже обязаны (мой оппонент тут не одинок) подвергать критике таких предателей, как я, ибо такой уродился (корень – урод?), что никак не приемлю подобного служения, воротит меня от расплодившихся дифирамбистов, одического – о, восточные традиции! – лизингового творчества тех, кто официально причислен к национальной литературе и искусству, так называемой элите.
Каждому, как говорится, своё. Нет, я не скажу, что я во всём прав, а они – кругом неправы. Просто я делаю своё дело, иначе не могу, да и перо не позволяет кривить душой, а они – своё, плюрализм, так сказать, в действии.
То же и с исламом: ну, никак не могу я принять суждения тех земляков-мусульман, даже кое-кто мнит себя учёным, которые продолжают мыслить – это предмет особого разговора – категориями непримиримой, и не только духовной, конфронтации со всем остальным миром, забыв, что мы живём не в 7-м или 12-м, даже не 20-м, а шагнули в век 21-й: да, мой критик прав – таковых я в душе, нет, не презираю, это сильно сказано, из того же лексикона вражды, а очень-очень жалею.
И от души желаю, чтобы они чуть-чуть поубавили воинствующей оголтелости и, если в Коране выведена буква "Алиф" (или Альфа), то не говорили б в ослеплении, что это – "Бей" (или Бета), только и всего!
Маргарита КАРАНОВА НАШИ КНИГИ
Татаринов
В "Предисловии" Алексей Татаринов пишет: "Одна из главных задач исследования – представить архетип человека декаданса и в его относительной системности, и в нерациональности многих движений, усложняющих представление о целостном характере явления. Нас интересует не столько исторический тип декадента, который укрепился в модернистской культуре рубежа ХIХ-ХХ веков, сколько подвижный, сложный сюжет пограничного сознания, который был воплощён в указанной эпохе, но по своему потенциалу и порой навязчивому присутствию имеет прямое отношение к современной жизни, проявляя себя и в бесфабульных депрессиях, и в специальном нагнетании событий, призванных разрушить жизнь их главного участника, и в устойчивом интересе к мрачным мотивам философских и литературных произведений, и в способности собственные падения превратить в произведения, которые с интересом рассматриваешь как бы со стороны, забыв о том, что приближающийся финал может коснуться непосредственно тебя.
Легче оценивать архетипы Эдипа и Дон Кихота, Гамлета и Фауста. Здесь есть текстовый, фабульный центр, пересказываемая история, способная управлять трансформациями архетипа в новых контекстах. В четвёртой главе мы говорим об архетипах Гамлета и Саломеи в драматургии европейскою декаданса, подчёркивая, что рассуждаем о развитии в пьесах Уайлда, Метерлинка, Д'Аннунцио, Стриндберга, Ибсена, Гауптмана мысли, сконцентрированной на безнадёжности собственного существования, и страсти, не знающей ограничений моральных законов. Но Гамлет, как и Саломея, – лишь два образа, помогающие в постижении декаданс-настроения, но не исчерпывающие его.
Архетип человека декаданса – в сгорающих лирических героях Бодлера и Рембо, в сверхчеловеке, созданном Ницше, в имплицитном необуддисте шопенгауэровской философии, в Екклезиасте, которому религиозный закон не помешал увидеть зримую тщетность всего земного и удалённость Творца от своего творения, в гюисмансовском Эссенте, создавшем красивую тюрьму для самого себя, в Ставрогине, Кириллове, Иване Карамазове, по-разному сочетавших страстность и небытийность, в "космических пессимистах" Леонида Андреева, в стриндберговском Капитане, сумевшем обнаружить бездну в отношениях с женой, в герое Юкио Мисимы, решившем уничтожить отягощающую красоту вместе с несущим её буддийским храмом, в самом Мисиме, идущем навстречу ритуальной смерти, в гамсуновском Глане, нашедшем одну смертельную любовь на всю недолгую жизнь, во всех литературных эманациях Оскара Уайлда, верящего, что истинный художник сам себе Христос, даже тогда, когда он похож на Саломею, в персонаже рок-композиции, который снова сообщает, что лететь может лишь тот, кто упал по-настоящему, в лирическом герое Юрия Кузнецова, когда он, как "чёрный подсолнух", растёт из бездны и тянется к тёмному светилу.
Задача оценить человека декаданса в разных контекстах позволяет в рамках одной книги встретиться Томасу де Квинси и братьям Самойловым, Шарлю Бодлеру и Юрию Кузнецову, Шопенгауэру и Гюисмансу, Ницше и Лермонтову, Уайлду и Гоголю, Ибсену и Метерлинку, Стриндбергу и Розанову, Гамсуну и Конраду, Гауптману и Мережковскому. Иногда неожиданная встреча, как в случае с Бодлером и Кузнецовым, происходит в одной главе, чаще – в едином пространстве проблемы, обозначенной уже в заголовке.