Газета День Литературы # 173 (2011 1)
Шрифт:
Он – поэт-вестник. Вестничество – одно из драгоценных свойств русской поэзии. Вспомним здесь хотя бы такие имена, как Фёдор Тютчев, Владимир Соловьев, Вячеслав Иванов, Владимир Микушевич.
О чём же прасоловская весть?
Как только его творческое наследие стало осмысливаться литературной критикой, оно почти сразу же было зачислено в разряд "философской лирики", родоначальником которой после пушкинского определения: "Он у нас оригинален, ибо мыслит", стал считаться Евгений Боратынский.
Весть Алексея Прасолова не философского, а религиозного характера, как, впрочем, и всякая подлинная весть:
Томясь потерями своими,
Хочу обманчивое смыть,
Чтобы единственное имя
Смогло на каждом проступить.
Вот эта весть!
И главный завет нам и будущему.
Сопряжение земного и небесного в названиях его книг: "День и ночь" (1966), "Земля и зенит" (1968).
(начало на стр.1)
Если продолжить, то в этот ряд, несомненно, ложится и название "Ум и сердце". Земной ум и молитвенное сердце.
Из этого сопряжения рождается преодоление и, как следствие, преображение.
Но ведь это и есть смысл всего XX века, который в неисчислимых страданиях дан был русскому народу – от есенинского "Напылили кругом, накопытили…" до прасоловского "…я средь вас лишь памятник беды" .
Темы ночи, метельной зимы, земного неуюта, глухого людского отчуждения, страданий "знающего сердца" – всего, что преодолевается человеком в земной жизни (и чем очищается душа) – наполняют поэзию Прасолова до краёв.
В середине 1960-х годов профессор А.М. Абрамов (воронежский литературовед) оставил в своём дневнике запись о беседах с ним: "Передать разговор Прасолова очень трудно… его разговор – это всегда шаги по сваям над пропастью". Примечательное свидетельство! По этим "сваям" Прасолов уходил в будущее.
…И каждый звук – вблизи, вдали –
И умирая, был неведом:
Он был не голосом земли –
Он был её тяжёлым бредом.
Преодолевая этот бред,
Сетуют на сложность восприятия прасоловской поэтики. Да, в отличие от своего вологодского современника Николая Рубцова, который завораживает русскую душу песенным началом, Алексей Прасолов не поёт, а творит умным сердцем. И в его речи больше молитвенного, исповедального, чем песенного начала.
Видный литературный критик Вадим Кожинов в предисловии к сборнику "Стихотворения" (М., 1978) делится первоначальными впечатлениями от встречи со стихами поэта в "Новом мире" (1964):
"Было ясно, что стихи написаны по-настоящему значительным, глубоко мыслящим и сильно чувствующим человеком. И всё же не могу не признаться, что не понял тогда главного: в литературу пришёл подлинный поэт. Я видел в стихах сильные, яркие, полные смысла строки, но не разглядел того целостного поэтического мира, который уже созрел в душе их создателя. Стихи, взятые в целом, воспринимались как нечто прозаичное, несколько даже рассудочное и лишённое того высокого артистизма, без которого не бывает истинной поэзии".
Лишённое высокого артистизма! Вот что потребно – артистизм.
Нам суждён проницательный свет,
Чтоб таили его, не губя,
Чтобы в скромности малых примет
Мы умели провидеть себя.
Да у Прасолова такой артистизм, что "видно далеко – во все стороны света"!
А Юрий Кузнецов, хоть и "склоняя голову" перед его "поэтическим подвигом", утверждает в послесловии к московскому изданию стихотворений поэта (1988): "Он создал уникальный мир неречевого слова".
Каково! Неречевого слова!
Впрочем, у настоящего, живого явления всегда, особенно среди современников, будет много непонимания.
Прасоловская поэтика пребывает в постоянном интенсивном освоении русского культурного наследия, неотделимого от православного миросозерцания, и глубочайшем переживании земного существования именно русским сердцем.
Ты о несбыточном шепни мне,
Чтоб на земле моё сбылось –
так, обращаясь к поэзии, что значит к Богу, вместе со своим народом молит поэт.
Его поэтический мир, созданный в момент общественных исканий разорванного исторического русского пути, по слову Александра Блока, "из груды человеческого шлака" выявил и выявляет лучших, вырастает на наших глазах до национального символа.