Газета День Литературы # 55 (2001 4)

День Литературы Газета

empty-line />

Матерый постмодернист (метаметафорик) рассказывает — словно ребус загадывает. Надо расшифровать. В данном случае через начертательную геометрию, переходящую в моделирование. Что там внутри, — неизмеримо. И понятно. И необязательно. Налицо: диагонали, стороны, параллели, конструкции, векторы, длина, ширина, кривизна, таблица умножения, термопара, коленвал, ось, сектор, перпендикуляр, молоток, гвозди, резьба…

Смысл этого технобесия почерпывается из сталинской метафоры о том, что мы — винтики. (Сталина поэт ненавидит и специально пишет акростих, где засовывает его в… не решаюсь повторить). Так вот: мы — не винтики! "Разбери и свинти наугад, вынимая деталь из детали, — мы останемся, как и стояли, отклонившись немного назад".

Кроме

этого геометрического самоутверждения герой говорит о себе, во-первых, что он спер в универмаге бутылку вина, во-вторых, что ему не на что жить, потому что все деньги он проездил на такси, и, в-третьих, что он собирается всех квасных патриотов отправить в Грузию. О том, что он делал в ресторане, мы уже осведомлены: подбрасывал женщину в пустоту.

Пустота, обнаруживаемая в пространстве «конструкции», и есть искомая "оглушительная ясность". Все остальное — изобретательная абракадабра. "В менделиц Таблеева закон". В данном случае — игра слов. Иногда это абракадабра, сконструированная по методу центона (игра цитат): "Гений твой не может быть измерен. С южных гор до северных морей ты себя навек запараллелил с необъятной родиной моей!" Тут цитаты выставлены напоказ. Иногда абракадабра невзначай параллелится с играми других парней того же прикола. "Так Зимний был захвачен нами. И стал захваченным дворец. И над рейхстагом наше знамя горит, как кровь наших сердец!" Салют от Дмитрия Александровича Пригова! Еще пример: "Древесный вечер. Сумрак. Тишина. Расшатанные, длинные коровы. Их звать никак, их животы багровы, и ихний кал лежит, как ордена". Привет от Сорокина!

Вот, однако, чистое попадание, без приветов со стороны:

Кто-то хотел бы, как дерево, встать у дороги.

Мне бы хотелось, как свиньи стоят у корыта,

К числам простым прижиматься, простым и убогим,

И примитивным, как кость в переломе открытом.

Хорошо сказано. Не хуже, чем в том анекдоте, где две монахини задумчиво беседуют на закате:

— Нет, что там ни говори, мать Манефа, а кость в ём есть…

Извлечена мною сия кость из книги Александра Еременко "Горизонтальная страна". — М., 1999.

"ГЛАЗА ТАРАЩИТЬ, КАК НА БОЖЕСТВО…"

По части юмора ему нет равных. Все — от лица глубокомысленного охламона, причем специально объяснено — для историков: "Инакомыслие причиной, чтоб называться дурачиной", и для литературных критиков: "По ходу действия герой становится антигероем". Этот наш герой-антигерой — современный Козьма Прутков, с важным видом изрекающий банальности и с дурацким видом брякающий то, о чем другие говорить стесняются. Интонация — та самая, жемчужниковско-толстовская: "Что крысы составляют большинство, что верховодят между прочих тварей на всех концах обоих полушарий — не есть ли здесь природы торжество?" В нос шибает крысиный дух, а дух мудреца при этом обращен не ниже, как к сути вещей, загадке бытия и высшему закону природы.

Зная эту кодировку, можно оценить мироконцепцию типичного сегодняшнего человека, который живет в такой дыре, как московское Чертаново, страшится грядущего Хама и притворяется сумасшедшим, чтобы не переродиться в "ничтожный овощ", то есть не стать, как все.

Если он говорит, что Бога нет, — значит, тайно на Бога надеется, хотя вспоминает его только как скоморох или юродивый. Если он говорит, что ему снится Русь Святая, и непременно с ангелочками, то будьте уверены, что, славя ее неприступность,

он попросит у нее опохмелиться. Он вспоминает и Русь Советскую: "желая быть с народом заодно", распахивает окно, чтоб, как бы между прочим, "поклоны класть крестьянам и рабочим". О распаде Союза он скорбит так: "За оставшееся время на одну шестую часть насмотреться б всласть".

Разумеется, такого парня трудно представить себе на любовном свидании. Разве что в облике "законченного идиота, что выбрал посох и суму" и прельстился "калекою убогой, двуногой и двурукой, все равно". Однако все, что говорит этот хитрец, надо понимать наоборот, и, стало быть, в глубине тут следует предположить душу страстную и романтическую. И даже изысканно-щегольскую в чувствах. Только прикрыто все будет — ради безопасности — родной грязцой.

Итак, свиданье близится.

Излишество, пустое щегольство —

дождливым днем блуждать по перекрестку,

на скотный двор взирать сквозь занавеску,

глаза таращить, как на божество —

на бабу с воза…

Внимание! Сейчас в бабе проглянет неземная красавица:

…на бабу с воза, по колено в грязь

забредшую, подобно индианке.

Есть нечто в древнем облике крестьянки,

невиданное мною отродясь.

Я открываю дивные черты.

Однако…

Реальность в облике мужика, с воза которого свалилась (или слезла?) баба, вынуждает героя вернуться в облик.

…Однако на правах первопроходца

мужик жестоко надо мной смеется

и лезет в лужу, закатав порты.

Мужик под бабу…

Отвернитесь, стыдливые! Осуществляется сублимация эротического акта:

Мужик под бабу, засучив рукав,

Являя миру грозный нрав,

Подсовывает руку —

Из грязи в князи тащит суку.

Что ж так грубо кончил? Чтобы скрыть прециозность внутреннего состояния. Жаль, конечно, возвращаться в родной навоз. Но есть чем утешиться: вот какие бриллианты откапывает в нем Владимир Салимон!

См. его книгу "Бриллиантовый и золотой". — М., 1998.

"НО — С ДРУГОЙ…"

Где это происходит, не очень ясно. Впрочем, и не важно. Где "от солнца акварельным угол Кудринки казался". Важно то, что случилось вечером. Впрочем, дело обычное: пустяки выросли в разрыв. "Как обычно, поссорились мы этим вечером. Я ушел… Но внезапно средь затхлости лестниц догадался, что, собственно, делать нам нечего и что сделано все, что положено вместе".