Газета День Литературы # 67 (2002 3)
Шрифт:
На работе, в институте написал письмо Лидии Васильевне. Когда я еще только пришел на работу ректором, уже тогда она казалась мне неоправданно для института старой. Я рад, что не поддался первому импульсу и вместе мы проработали десять лет. Скоро и я буду на таком же положении. Старею с каждой минутой, уже хуже вижу, уже привыкаю к постоянному нездоровью и тяжести, а все куда-то стремлюсь, все думаю, что это временные недомогания. Л.В. останется лаборантом кафедры, а вот на ученый совет мы возьмем другую девушку. Л.В. в зарплате ничего не потеряет.
Не успел я справиться с письмом, как сначала позвонила Г.А. Ореханова, а потом вместе с заместителем директора и пришла. Появилась еще одна разгромная статья на спектакль "Униженные и оскорбленные", который Т.В. Доронина делала к 180-летию со дня рождения писателя. На этот раз в "Независимой". Здесь тот же тезис, что и в "Коммерсанте": спектакль не получился, а здание хорошо бы отобрать и использовать под спектакли-мюзиклы. Г.А. Ореханова принесла мне подписать письмо, которое вроде бы составил В.Г. Распутин в защиту театра. Это обращение к президенту,
Б.Н. Тарасов едет в Нью-Йорк за счет матери нашей аспирантки Сони, это продолжение моего проекта, который я веду целый год.
Снова в чистой лаборатории-библиотеке С.Б. Джимбинова. Перед этим мы мельком поговорили в институте о теме для нового романа, которую он мне предложил. Это о писателе-двойнике, который устал писать стихи за своего удачливого коллегу и когда тот что-то ему не доплатил, вставляет в подборку малоизвестное стихотворение Ахматовой. Это сюжет из жизни. Мне он особенно не нужен, роман, вернее его интонация у меня уже готова, писатель не должен далеко отходить от своих пажитей. Тем не менее я решил, что приеду к нему домой и мы поговорим об этих материалах. У С.Б. по обыкновению были приготовлены закуски: и мясо, и рыба, и выпивка, и торт. Я согласился на торт и съел два тоненьких кусочка, режет С.Б. торт тоненько. По обыкновению, он поражает меня своими знаниями и своим глубоким интересом к книге. В его библиотеке нет каталога. Книги на специальных полках стоят в три ряда. Но где какая книга стоит, С.Б. держит в памяти. Меня это восхищает. Но я из своей памяти стремлюсь вычистить все лишнее.
Его удивляет мой Ленин, немножко зная меня, он поражен, почему я не считаю, что Октябрьская революция — это первая еврейская революция. Вторая — это революция 1991-го года. Насчет второй я начал считать так еще в этом самом 1991-м году, когда С.Б. и его друг Ю.Аверинцев так не считали. Здесь же я впервые узнал, что родовая фамилия Собчака — не Собчак. Кстати, много говорили, что госпожа Нарусова может стать нашим новым министром культуры.
Ушел от С.Б. с некоторым чувством вины, я все пытаюсь нагрузить его работой в институте, заставить больше читать не классику, а современную зарубежную литературу, а он хочет жить своей прекрасной литературно-книжной жизнью. Но общение с таким человеком нашему студенту очень полезно. Показал мне стопку материалов, которые он достал после экзаменов из парт студентов, — сплошной списанный с компьютера Томас Манн и Кафка. Говорил о явном гомосексуализме Томаса Манна, который он закрыл своей женитьбой на богатой еврейской женщине. Ну и что? Я вспомнил Клауса Манна.
Перед самым отъездом позвонила мой секретарь Оксана: наш мэр получил мое письмо и сейчас раздумывает, стоит ли ему к нам в институт ехать.
22 января, вторник, 15-й день отпуска. Даже почти не гляжу в окно. Повышение цены на железнодорожные билеты привело к тому, что поезда идут полупустые. В моем последнем, 16-м вагоне заняты только нижние полки. Я еду с какой-то молоденькой девушкой, которая едет в Оленегорск, к родителям. Учится в Белгороде, платно на инженера-эколога. Ее родители занимаются в Оленегорске торговлей, покупают и продают свежую рыбу. Я весь день читаю "Ломоносова" Е.Н. Лебедева и новый роман А.Проханова "Господин "Гексоген". В дорогу мне Алик дал немножко красной рыбы, немножко копченого мяса, шесть вареных яиц. В следующий раз надо о себе заботиться самому. Брать фрукты. Бананы, яблоки, кефир и ряженку.
23 января, среда, 16-й день отпуска. Ночью, в три часа, на станции Беломорканал нам подсадили какого-то сравнительного молодого мужика. На улице, видимо, жуткий мороз, от его тулупа так и пыхало въевшимся холодом. Он быстро устроился, но я уже заснуть не смог, принял снотворное и пошел в коридор читать роман Саши Проханова. Практически это его первый роман, который я читаю после большого перерыва. Уже к середине мне показалось, что это скорее памфлет, потому что все движется по живому руслу сегодняшней истории. Пока прочел о времени Ельцина, о появлении некого Избранника, в котором угадывается, вернее, ясно просматривается Путин. В романе Избранник выступает как явный ставленник крупных чинов КГБ, сохранивших в новых условиях свои связи и ощущения себя как некой масонской ложи. Они ставят, но одновременно все они теперь находятся при крупных магнатах и как бы ими управляют. По крайней мере в материальном смысле они, все эти генералы и полковники, неплохо устроились. Это мир мерседесов, компьютерных залов, нарядных гостиных, охот и правительственных приемов. Сейчас они заняты тем, как бы скомпрометировать Генерального прокурора. Опять явно угадывается Скуратов, а вся сцена по аранжировке очень знакома. Большой это пишет писатель? Большой, такой энергетики больше нет ни у кого из пишущих сегодня. Мне кажется, что все это слишком определенно, без случайностей, слишком логично вылеплено, слишком рассудочно, с какой-то не русской логикой отысканы причинно-следственные связи. Заметна Сашина любовь к КГБ, к разведке, к таинственности, к миру сильных сего, к их машинам, к их образу жизни, приемам, шампанскому, охотам. Но показатель мощи писателя — его стиль. Всем нам рядом с Прохановым надо заткнуться. Под Томаса Манна, под Фолкнера, под Солженицына, под Пруста мы можем писать, а под Проханова — нет, не сможем. Иногда он достигает необыкновенного гротеска. Это описание празднования
Утром встал довольно поздно, поезд наш на два с лишним часа опаздывает, и здесь мы принялись разговаривать со вчерашним нашим ночным пассажиром. Очень я пожалел, что не спросил сразу, как его звать. По русской привычке ничего не таить он сразу мне все о себе выложил. Он закончил Петрозаводский университет, по образованию биолог, зверовод. Тут я вспомнил бесконечные закрытые зверосовхозы в Иркутской области, он сказал, что и в Карелии из десяти зверосовхозов работает, по существу, один, два умирают, а остальные уже вымерли. Я подумал: а ведь нам надо поддерживать соответствующую промышленность Америки и Канады! Сейчас наш спутник работает зампредседателя в рыболовецком колхозе. Те же песни о всеобщем запустении, о квотах, которые хороши для спекулянтов, для иностранных производителей, которые их скупили через подставных лиц, но которые разорительны для колхозов и мелкого предпринимателя, для деревень, которые вымирают по берегам Белого моря. Квоты они продали. Вроде бы дырки в бюджете заткнули, а что будет дальше — не знают. Хорошие песни про Германа Грефа. О Русская земля, ты уже за холмом. Наши большие начальники, решая проблемы, смотрят поверх голов, не хотят видеть реакцию на их правильные действия внизу.
Девочка-студентка, которая едет на побывку к родителям, сутки с лишним ни разу не открыла никакой книжки, не посмотрела в газету.
Встретил Саша. Вот сижу, пишу дневник, а Саша ушел на работу.
Окончание следует
Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
"НЕВА", 2001, № 12; 2002, № 1.
Самой заметной чертой последних номеров питерской "Невы" является, пожалуй, попытка соединения на ее страницах писателей, принадлежащих как к разным творческим союзам, так и к разным художественным и, что особенно важно, идеологическим направлениям. Собственно говоря, Борис Никольский делает в своем журнале то же самое, что Владимир Бондаренко на страницах "Дня литературы", а Юрий Поляков на страницах "Литературной газеты", то есть показывает литературный процесс во всем его конфликтующем внутри себя единстве или, как написали бы в эпоху соцреализма, в "единстве и борьбе противоположностей". И как бы это порой ни шокировало разошедшихся по разным идеологическим баррикадам критиков и читателей, а другого пути для возвращения литературе ее прежнего авторитета просто не существует. Да и личное переругивание писателей через пропасти разделяющих творческие союзы рвов выглядит отнюдь не так привлекательно, как конкуренция самих художественных текстов или столкновения соперничающих между собой мировоззренческих концепций, помещенных на соседних страницах. Так, например (не знаю, осознанно или нет), в красноречивом противостоянии сошлись в двенадцатом номере "Невы" за прошлый год рассказ Олега Шестинского "Мой друг, мой свет" и статья Юрия Колкера "В поисках утраченной легкости". Не помышляя, казалось бы, ни о какой дискуссии, каждый из авторов ведет разговор на свою собственную тему — Олег Шестинский рассказывает о смерти своего друга Володи, а Юрий Колкер размышляет о поэтическом творчестве прозаика Александра Житинского; но вот поди ж ты — из соседства двух этих публикаций образуется прямо-таки классический пример мировоззренческого противоборства: прощаясь с умирающим возлюбленным, героиня рассказа Шестинского Лера верит в то, что после ее смерти она с ним ТАМ опять ВСТРЕТИТСЯ, а вот лирический герой стихотворения Житинского проповедует кардинально противоположные вещи, словно бы в споре, восклицая: "Пусть случится, что случится! / Нет, не так. Пускай легко / Нам придется РАЗЛУЧИТЬСЯ — / ТАМ... когда-то... далеко..."
Еще более острое противостояние обнаруживает себя между стихами Надежды Поляковой и статьей Михаила Богословского "Так ли уж безгрешна Русская Православная Церковь?", уже самим своим названием говорящей о предвзято обличительном настроении автора в отношении РПЦ. И действительно, упомянув для затравки, что "вслед за Католической Церковью некоторые протестантские организации сделали публичные заявления о том, что раскаиваются за те беды, которые ХРИСТИАНЕ ПРИЧИНИЛИ ЕВРЕЯМ И ИУДАИЗМУ", и что папа римский "пользуется любой возможностью для демонстрации понимания Католической Церковью тех бедствий, которые ХРИСТИАНСТВО ПРИНЕСЛО ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ", автор статьи требует, чтобы и Русская Православная Церковь тоже встала на путь такого публичного покаяния. В каких грехах? А вот и списочек, извольте ознакомиться! Во-первых, в том, что христианство на Руси насаждалось силой, о чем свидетельствует строчка в летописи, упоминающая, что "Добрыня крестил мечом, а Путята огнем". И вообще, говорит далее автор: "РПЦ не останавливалась перед уничтожением целых народов... священники перемучили многих людей — мужчин, старцев, малых детей: переморили, в воду пометали, сжигали в избах, выжигали глаза, сажали на кол и умерщвляли..." И так, утверждает он, было во все времена: "Черной страницей истории РПЦ является учреждение патриаршества на Руси"; "Руководство РПЦ не всегда стояло на стороне народа и государства..."; "Большая часть священнослужителей в собственных интересах сотрудничала с захватчиками"; "Тяжкий грех РПЦ состоял в выступлении против науки и просвещения"; "Грешила РПЦ и с канонизацией святых"; "Покаяться руководство РПЦ может и в отношении к евреям" — и т.д., и т.п., в таком же антиправославном, антихристианском ключе.