Газета День Литературы # 67 (2002 3)

День Литературы Газета

"Он убьет его!" — эта мысль вдруг вернула Кудрявцеву ощущение времени и собственного тела. И понимая, что помешать этому он уже не может, Кудрявцев лишь отчаянно, во всю силу легких, крикнул:

— Нееет!!!!

От этого крика чеченец вздрогнул, на долю секунды смешался, вжал голову в плечи. Грохнул выстрел, и на правой стороне груди Марусева высверлилась черная прореха, которая тут же намокла кровью. Полковник охнул и тяжело осел на пол. И здесь из темноты дверного проема на чеченца зверем бросился Васильченко.

Тот встретил

его выстрелом. Олег увидел, как пуля пробила правое плечо прапорщика и ушла в стенку "кунга". Прапорщик сбил чеченца с ног, навалился на него сверху, стараясь прижать к полу, придавить. Но правая рука его бессильной плетью болталась вдоль тела, и чеченец ужом вывернулся из-под прапорщика, оказался сверху и уже сам тянулся руками к его горлу.

Лицо чеченца было перекошено такой реликтовой злобой, что перестало походить на человеческое. Весь остаток сил он пытался вложить в то, чтобы добраться до глотки своего мучителя, впиться в нее ногтями, разорвать, растерзать. И в этой схватке прапорщик уже не нападал, а защищался, стараясь одной левой рукой скинуть с себя чеченца, вжать его в пол.

И здесь Олег увидел валявшийся в метре от него пистолет.

Кривясь от боли в боку, он повернулся на скользком от собственной крови полу и схватил с пола "пээм". Потом обернулся к дерущимся. Чеченец уже душил прапорщика. Васильченко безуспешно пытался разжать пальцы на горле. Но одна его рука не могла управиться с двумя — чеченца. И лицо Васильченко наливалось багровой чернотой удушья.

Эта картина вдруг взорвалась в Кудрявцеве дикой ненавистью.

"Мочить! Без жалости и пощады!"

Он вскинул пистолет и, поймав на линию огня лицо чеченца, крикнул:

— Смотри сюда!

Тот оторвал взгляд от прапорщика. За долю секунды на его лице промелькнуло изумление, злость, растерянность, а потом оно закаменело в леденящем предчувствии смерти.

Кудрявцев нажал курок. Оглушительно грохнул выстрел.

Пуля вошла чеченцу в левый глаз и, пронзив голову, выбила затылочную кость, разметав мозги и кровь по стене. Тело его дернулось и мешком осело на лежащего под ним прапорщика.

Олег опустил пистолет.

"Это я во всем виноват! — пульсом билось в мозгу. — Боже! Как стыдно! Из-за меня все это…"

Он смутно помнил, как в "кунг" ворвались спецназовцы. Как прибежали комбриг с начальником штаба. Как, кривясь от боли, Васильченко что-то им объяснял. Как, наклонившись, комбриг орал в лицо Олегу что-то злое и обидное.

…Потом его куда-то несли. В большой белой палатке над ним наклонился врач. Блестящими острыми ножницами он разрезал куртку и свитер, раскрывая рану на боку. Обработал ее чем-то мокрым, осмотрел.

— Ничего серьезного, лейтенант! Повезло тебе. Пороховой ожог, и мышцы порваны. Даже ребра целы. Вскользь прошла. Сейчас уколем, и вообще ничего не будет беспокоить…

— Рядом, на носилках, тяжело дышал Марусев. Его серое, землистое лицо было покрыто тонким бисером пота. Вся грудь его была плотно забинтована.

—

А он? Он будет жить? — спросил Олег доктора, боясь услышать самое страшное.

— Трудно сейчас сказать, — сказал врач. — Пуля прошла навылет. Пневмоторакс мы блокировали. Есть кровотечение, но вроде не сильное. Главное, его побыстрее в госпиталь на операционный стол…

Васильченко скрипел зубами и матерился, когда врач обрабатывал его обильно сочащееся кровью простреленное плечо.

— Петрович, дела серьезные. Тебе нужна операция, — на лице доктора появилось страдальчески-сочувственное выражение. — Сустав прострелен. Надолго ты отвоевался…

Промедол навалился на Кудрявцева теплым ватным одеялом и дремотой. Он как со стороны слышал разговоры вокруг себя.

— Дурень! Да тебе не то шо пистолет, тебе собственный хуй еще в руки рано доверять, — Громыхал где-то над ним Васильченко. — И дэ вас токо таких штампуют?! Да тебя под трыбунал надо отдать за это…

"Прав был папа. Говорил: "Войны сам не ищи!" Зря не послушался…" — лениво билось в мозгу. И мучительный стыд вновь вгрызся в душу. "…Как же я теперь ему в глаза посмотрю? И мама. Что с ней будет, когда про меня расскажут?.."

Потом его подняли и, накинув на плечи бушлат, поддерживая под руки, вывели на улицу. За палаткой, в ночном поле, в свете фар прожекторов, стоявших по краям "бэтэров" ревел движками вертолет. Его винты в призрачном ярком свете превратились в два светящихся диска. К нему Олега и повели. Впереди на носилках несли Марусева. Рядом, осторожно прижимая руку к боку, шагал Васильченко.

У борта по лицу резанул ураганный ветер из-под винта. Он сорвал с плеч и унес куда-то за спину куртку. Но Олег даже не обернулся. Ему хотелось только одного — как можно быстрее улететь отсюда.

Кто-то догнал его, и чьи-то руки вновь накрыли его курткой и прижимали ее к плечам, пока он не поднялся в кабину. Последними на борт заскочили несколько спецназовцев в полной экипировке. Один из них, судя по всему командир, держал в руках прозрачный пластиковый пакет. В нем лежали блок кассет и пистолет.

"Мой!" — обожгла Олега догадка.

Его "пээм" отправился вслед за ним, как молчаливый свидетель и доказательство его позора…

Олег вглядывался в лицо лежащего на носилках Марусева. Сейчас он особенно остро чувствовал свою вину за все, что произошло. У ног лежал раненный по его вине человек. И жизнь его висела на волоске. Неожиданно Олег увидел, как в сумеречном освещении кабины у Марусева дрогнули веки, и через мгновение он открыл глаза. Осмотрелся. Увидел Васильченко. Слабо шевельнул рукой. Заметив это движение, Васильченко, кривясь от боли, наклонился над Марусевым, приложил ухо к его губам... Тот что-то прошептал ему в самое ухо. Васильченко повернул к нему лицо. Что-то проговорил, мотнув головой в сторону Олега. И на лице Марусева появилось устало-безмятежное выражение. Он словно сбросил с плеч какой-то давивший его груз. Потом он вновь открыл глаза, нашел Олега и так же приглашающе шевельнул пальцами.