Газета День Литературы # 67 (2002 3)

День Литературы Газета

Мы хотим вернуть в литературу культуру дискуссий. Не надо бояться литературных споров. За годы противостояния мы любой спор воспринимаем как оскорбление.

Мы будем бороться за иерархию литературных ценностей. Мы приветствуем величие замыслов и надежды на новую Россию. Может быть, наступило время одним — оплакивать великие ценности ушедшего прошлого, а другим — творить новые ценности, не забывая о старом!

Сейчас много говорят о кризисе в литературе. А я замечаю иное. Впервые за пятьдесят лет с послевоенных времен в литературе появились по-настоящему молодые писатели. Увы, по разным причинам, мы все когда-то числились молодыми под сорок лет, отсюда и название "проза сорокалетних". Потом нас сменили новые сорокалетние. И не успели они ощутить себя зрелыми писателями, как сейчас впервые появились двадцатидвух-двадцатипяти-тридцатилетние писатели. "Москва" печатает 18-летнего смоленского прозаика. Мы печатаем Эрнеста Султанова и Алину Витухновскую, в "ЛитРоссии" — Роман Сенчин, в "Новом мире" — Сергей Шаргунов. В каждом журнале своя молодая поросль. Не буду говорить, что все они уже состоялись, но мне нравятся эти русские хунвейбины. Они не дают нам терять надежду. Они заставят поверить в Россию даже пессимистов.

Думаю, из всех литературных газет — мы самая независимая, ибо зависим только от самих себя. И потому мы прощаем наших коллег из других либеральных изданий, вроде "Экслибриса НГ" за иногда просто хамские выражения в наш адрес, ибо понимаем, что это говорят деньги березовских. В июне будет отмечаться пятилетие нашей газеты. Мы постараемся издать книжку нашего избранного, посмотрим, так ли убога наша эстетика и так ли плохи наши авторы. Мы готовы спорить, но не воевать, ибо литература рождается в творчестве, в рассказах и поэмах, а не в дрязгах и мелких амбициях.

Александр ПРОХАНОВ. Да, действительно, повивальной бабкой "Дня литературы" была газета "Завтра", и мы не только приняли роды, но дали этому ребенку еще немного пососать грудь, и вот малыш почти без рахита идет по сей день, и ножки выправляются постепенно. Владимир Бондаренко затевал свою газету в период, когда лично я очень скептически был настроен к этой затее. Казалось, что литература распалась на отдельно взятых художников, они

не были собраны в движения, в литературный процесс, и все самое интенсивное, энергичное оставалось в политике. Там, в политике, решались судьбы страны, модели развития, в том числе культурные модели. Но сейчас, видите, оказалась политика подмороженной, политика превратилась в такую сосульку, куда вморожены левые, правые, мертвые бабочки, жучки и листья предшествующего периода, а дух, как вы знаете, дышит, где хочет, он вернулся в культуру, вернулся в литературу, и сегодня в литературе, в литературной атмосфере решаются все проблемы, которые не под силу политикам. По-прежнему ставятся вопросы устройства общества, состояния народа в целом. Футурология русская и мировая в целом. Модели самые разные. И вот это моделирование жизненного пространства пришло в литературу, и бондаренковская газета, что бы худого о ней здесь ни было сказано (я предвижу здесь жесткое оппонирование), — это тот полигон, который был создан Владимиром Григорьевичем, где прокручиваются культурные модели мира, это блестяще подтвердилось. Я не очень внимательно слежу за литературой, много сил съедает политика, которая становится все никчемнее и никчемнее. Но есть ощущение, что жестокое противостояние левых и правых закончилось. Мы друг друга изъели, наше поколение съело само себя, волки от испуга скушали друг друга. Новые молодые либералы, которые родились в том стане, которые по-прежнему там печатаются, каждый из которых пестовался тем или иным известным либеральным художником, вдруг на глазах левеют, становятся не либералами, а левыми, в них усиливается антибуржуазный, антикапиталистический пафос, они во многом по-прежнему ориентируются на западную культуру, но уже на левую культуру, на левый авангард. Признаком хорошего тона, с одной стороны, а с другой — свидетельством их внутренней дистанции от своих отцов является антибуржуазный и антикапиталистический бунт, и вот нынешние либеральные мэтры вдруг получили молодых, левых, агрессивных, контрлиберальных, контрбуржуазных волчат. Это удивительный феномен. В нашей среде, среде, скажем, нашего фланга — традиционых консервативных русских художников, тоже очень интересные процессы назревают. Скажем, красная модель, красный миф во многом себя израсходовал, мы удаляемся от этого чудесного времени, к которому я принадлежу и которое для меня является святым и незаменимым. Большая, огромная космогония, связанная с традиционной имперско-православной белой идеей, во многом тоже становится не более чем театром интеллектуальным или духовным. А среди молодежи начинают создаваться новые модели, ищется новая Русь, строится философия, может, третьего или четвертого русского рая. Это тоже неожиданно, это авангардно, это эпатирует наших консервативных патриархов, и все это я узнаю из публикаций бондаренковской газеты. Мы знаем, кто такой Владимир Григорьевич. Это красно-коричневый, это махровый мракобес красно-коричневый. Вот кто такой Владимир Григорьевич. Но будучи таковым и постоянно заявляя себя таковым, он создал удивительную, свободную, создающую анфилады комнат, зал, молелен газету, куда может входить любой человек, только надо обувь снимать, как в мечети или храме, чтобы не оставлять грязных следов. Кто только не появляется на страницах "Дня литературы"! Это вызывает нарекания, но это есть та территория, та литературная Швейцария, где возможен диалог, где возможно взаимное оплодотворение, где возможен синтез, где возможно долгожданное для нашей культуры соединение полюсов, чтобы возникло что-то третье, долгожданное, мощное, импульсивное и абсолютно неожиданное. Поэтому стены, которые создает один, действительно, один человек, которые он выстраивает, — это странный материал, это и кирпич может быть, а может, это бронированные плиты, а на самом деле они живые. Как только становится чуть-чуть тесно в этом объеме, стены сами себя раздвигают, они впускают все новые и новые материи; любой автор, который приходит сюда, эти стены чуть-чуть раскрывает, расширяет. Поэтому я полагаю, что Владимир Григорьевич совершил личный, интеллектуальный, литературный и духовный подвиг, это подвижничество. Газета — это очень серьезный фактор сегодняшнего литературного и мировоззренческого процесса, и я просто горжусь тем, что повивальная бабка — газета "Завтра" может смотреть, как от нее удаляется ее отрок молодой, который все больше и больше становится мужчиной…

Юрий ПОЛЯКОВ. Я прежде всего хочу поздравить коллег и дружественное издание с таким серьезным мероприятием. Давно я не видел, чтобы в Малом зале стояли в проходах, может быть, Владимир Григорьевич погорячился, может, надо было и в Большом зале обсуждение провести? Я не буду говорить о том, что в газете вызывает какие-то сомнения, потому что будут возражения: мол, если вы хорошо разбираетесь, делайте у себя лучше. Это несколько некорректно. Я хочу напомнить вот о чем. Во-первых, об этом Александр Андреевич сказал, действительно газета была создана в период самой жесточайшей конфронтации на литературном поле, когда просто было тотальное отрицание друг друга, замыкание в такие интеллектуально-художественные гетто, когда полностью не признавались остальные, и она как раз, наверное, и начала этот процесс неизбежного сближения и неизбежного восстановления реальной литературы, реальной эстетической картины, реальной духовной художественной преемственности, которая никуда не делась, но которая была просто искажена, выброшена, подменена попыткой выстроить новую иерархию художественных авторитетов, которая от реальности во много раз отличалась, гораздо больше чем тоже не очень близкая к реальности иерархия художественных авторитетов советской эпохи. И вот разрушение такой большой дезинформации начала газета "День литературы", Александр Андреевич об этом не сказал, а я хочу напомнить: во многом все-таки Бондаренко оттолкнулся от той модели, которая была предложена в первых номерах газеты "День". Я очень хорошо помню и пилотный номер, где, в частности, и у меня была статья и где была попытка свести на одно поле уже начавших расходиться художников разных направлений. Тогда это, видимо, невозможно было сделать, и газета "День", впоследствии "Завтра", пошла путем политической газеты. Но в середине 90-х такая возможность появилась, и я думаю, что это важный факт нашей и духовной, и литературной истории — возникновение газеты "День литературы". Как это всегда бывало, руку дружбы и руку диалога протянул именно консервативный лагерь. Не все эту руку собираются пожимать, это уже вопрос каких-то личных проблем и комплексов. Ну, например, когда у нас в дискуссии "Сумерки литературы" вышла статья Бондаренко — она в нашей версии называлась "Словесный лохотрон", — то одна из известных критикесс либерального лагеря, которая собиралась нам писать, заявила, что раз у нас выступил Бондаренко, она не будет выступать в этой дискуссии. Она вольна поступать в соответствии со своими принципами, но я считаю, что процесс консолидации таких независимых от политических взглядов и все-таки здоровых сил нашей литературы, уже начался, он идет, и эти разговоры о необходимости профессионального союза писателей, который будет перед властью отстаивать интересы профессиональных писателей, тоже уже начались. Куда они приведут — это уже другой вопрос, но тем не менее лиха беда начало. Я думаю, что все-таки сообща мы восстановим в глазах читателей реальную картину, реальную иерархию сегодняшней литературы, поможем и молодым писателям понять свое место в литературе; об их существовании, действительно, и мы в "Литературной газете" узнаем, читая "День литературы". И еще мне кажется, очень важно сохранять, как есть в "Дне литературы", поколенческую структуру, потому что в угоду каким-то политическим сиюминутным целям были просто оскорблены, выброшены наши старшие писатели, чрезвычайно заслуженные. Писатели, которые сейчас в довольно преклонном возрасте еще дописывают себя как художники, и тут надо укорачивать молодой задор юных, нахрапистых капиталистов от литературы, считающих, что только они есть и больше никого. Это те вещи, за которые просто надо давать по рукам без всяких сантиментов.

Николай ДОРОШЕНКО. Два старших брата выступили, а третий был дурак. Это, стало быть, я. Конечно, если бы у меня была фабрика дензнаков, я бы выпустил медали, и мы все ходили бы со значками Проханова и Бондаренко на груди. Потому что все 10 лет наша патриотическая мысль живет под знаменем Проханова и Бондаренко, и за это им надо отдать должное. Надо отдать слишком много энергии, это не труд даже, а это просто бесконечное занятие — ползти и ползти с гранатой на амбразуру. Но я как бы третий по жанру, Иван-дурак, и потому, совершенно искренне благодаря Владимира Бондаренко за его газету, потому что я эту газету всегда прочитываю с начала и до конца, я продолжу нашу с Володей давнюю полемику, она заключается вот в чем. Мне все время кажется, что мы наш спор с либералами начинаем воспринимать как войну остроконечников и тупоконечников, где наши национальные свойства как бы условны, это как погон на военной форме, по которому мы отличаем своих от чужих. Но на самом деле, мне кажется, что наша культура есть полевая форма нашего сознания, нашего менталитета, и когда меняется культура, меняемся и все мы. Выживают только те народы, которые свою национальную культуру сохраняют в чистом виде. Я больше двадцати лет снимал дачу в одном поселке, а сейчас поселок заселили армяне. Смотрю, весь наш поселок прошлым летом превратился в такой нормальный армянский поселок, где поются армянские песни. Думаю: Боже мой, их никак не трогает наш либерализм. Они живут, как будто тысячу лет назад. Утром их женщины с какими-то противнями, с пирожками бегут к своим соседкам, радостные такие все. Живут, как в горах. Они вырубают все кустарники, у них дворы все чистые, как будто это чистый камень. Я их за это уважаю, потому что они живут по своему обычаю, и у них больше пяти детей в семье. А у нас… Вот мы сейчас считаем, что вымираем по бедности. Но Европа вымирает от богатства. А почему? Европа еще в XIX веке пережила свою духовную смерть, мы ее переживаем сейчас. Выясняется, что культура — это тонкий озоновый слой, и когда образуется дыра, то мы вдруг теряем какие-то свои инстинкты, и главный — продолжение рода. Оказывается, что культура — это то, в чем нельзя уступать. Вот удивительное какое дело. Мы уже полемизировали с Бондаренко, Володя говорит: а давай мы для большей нашей живучести объединим либерализм и консерватизм, наши русские полюса. Вот и Александр Андреевич сказал: два полюса. А вы представляете, что значит — два полюса взять и объединить. Взять, сломать планету и объединить… Это полный бред. Ну как это можно — объединить, скажем, общество киллеров и врачей: одни убивают, а другие лечат. Вот это единственное возражение при всем моем большом уважении к тому подвигу, который Бондаренко делает. Культура — это не то, в чем можно уступать. Культура — это есть культура. Она может быть только национальной, она больше никакой не может быть. Нельзя либерала объединять с консерватором, потому что консерватор — это хранитель, хранительство — это родительское чувство, а либерал — это та подворотня, которая зовет: давай кури, пей, употребляй наркотики и т.д. Пусть мы выглядим мракобесными, ужасными людьми, но тем не менее все равно культура не должна модернизироваться.

Лев АННИНСКИЙ. В "Новом мире" говорили так: "Какое счастье, что Александр Твардовский всецело определяет сам, что печатать, а что не печатать". Может, оно и счастье, но тогда Слуцкому не удалось в "Новом мире" напечатать ни одной строчки… Поэтому, когда Бондаренко объявил, что газета будет его личным детищем, была опасность, что он повторит подвиг Твардовского. К счастью, этого не случилось, и именно человек, который своим личным вкусом определяет газету, умудрился сделать самую свободную газету. Я подчеркиваю, в борьбе за высоту и широту, за свободу высказываний вот этот

консервативный орган опередил те либеральные органы, которые вроде бы сверхзадачей своей и ставили эту самую свободу. Потому что там было чрезвычайно трудно напечатать то, с чем были не согласны либералы, а у Бондаренко можно напечатать значительно широкий спектр мнений и прочесть то, с чем он не должен быть согласен. Эту часть борьбы он выиграл, более важную часть игры он не выиграл, он хотел и хочет объединить под неким интегральным знаменем все талантливые литературные силы. Это не получается не потому, что он ошибается. У него правильное желание. И не потому, что нет хороших текстов. Не получается потому, что народ перестал читать серьезную литературу. То есть он читает серьезную литературу, политологию читает, мемуаристику читает, читает, естественно, чтиво глянцевое и поездное. Но ту литературу, которая была привычно учителем народа, читать перестал. Поэтому сколько текстов вы ни пишете — блестящие, справа, слева, сверху, снизу, их никто не читает. Советская власть сумела научить народ писать и читать. А сегодня пропала вот эта словоцентричность, потому что если слово последние 200 лет было основной константой русской культуры, то сейчас есть другие возможности и сферы, исходя из которых можно попытаться собрать народ воедино. Политика стала более открытой. Народ вернул себе религию. Масса вещей возникла помимо слова. Поэтому у нас исчез литературный процесс, хотя Бондаренко с отчаянием Дон Кихота в каждой своей передовой статье этот процесс собирает. Вообще его передовые статьи — это интереснейшее чтение, и каждый раз, чем больше я согласен с его намерениями, тем горше мне становится от того, что от этих намерений до их осуществления просто пропасть, что по-прежнему невозможно собрать людей. Не просто полюса соединить, на то и меридианы, чтобы полюса соединять. А в последней своей передовой, очень интересной, Бондаренко ставит вопрос, на который нет ответа. И вместе с тем не поставить его нельзя. Как нам соединить понятия русскоязычной литературы и русской литературы? Я бы вернул вас к истокам. Русская литература никогда не была замкнута национально, никогда не была племенной или этничной. Вообще русское государство и Россия как таковая возникла как явление кафолическое, как третий Рим. Рим тоже никогда не был этническим государством, и русские никогда не были государством только славян. Даже по Ключевскому мы были государством финнов, славян, потом татар, которые саблями научили нас государственному инстинкту. И то, что сейчас огромному количеству людей приходится определять для себя понятие национальной культуры, свидетельствует только о том, что духовные субстраты бессильны, что мы похоронили все интегральные идеи, в которых мы пытались собраться: и революционную идею, и коммунистическую идею, и либеральную, какие угодно. И потому нам ничего не остается, как собирать под себя племенной экстракт. Хотя Россия при том, что распался Союз, остается многонациональной страной: куда вы денете татар и т.д.? Вы все это прекрасно знаете. Бондаренко упирается в этот вопрос. Правильно. Он, глядя по сторонам, все правильно выстраивает. Вот есть периферия — англоязычная литература. Может в Гане быть англоязычная литература, в Австралии, в Новой Зеландии — это все периферия. А вот в Лондоне — это английское… И он переносит эту схему на русскую почву. И говорит: русская литература — это центр, а русскоязычная — это периферия. Я повторяю: ведь неспроста русский — это единственное прилагательное вместо существительного, обозначающее нацию. Потому что весь наш полиэтнический субстрат привнес себя как бы в услужение великой интегральной кафолической идее, он к ней приложился, и потому русский — это тот, кто принадлежит этой великой идее, этой великой империи, этой мировой идее. Бондаренко говорит, что русскость определяется не языком, не количеством читателей, не тем, где издается, а менталитетом. Тогда я спрашиваю: что это за русский менталитет? Получаются те самые полюса, которые не сходятся. С одной стороны, русский, который несколько столетий мучается от того, что он расползается на мировых параллелях и меридианах, не может себя собрать, это тоже реальность. Это яростное желание собрать себя вопреки жидовским заговорам, татарскому коварству, кавказским мятежам и т.д. Это ведь тоже реальность. Но с другой стороны русских нет без всеотзывчивости. Достоевский назвал это всечеловечностью. Если русский потеряет этот мировой инстинкт, что от нас останется? Что мы назовем русскостью в менталитете? И последнее, что бы я хотел возразить Владимиру Григорьевичу. Его статья кончается следующей схемой: существует периферия русскоязычная, культурная, существует центр, вот этот русский центр. Горе в том, что сегодня русскоязычная периферия оказалась в центре. Поэтому мы потеряли литературу. Я правильно тебя цитирую? Правильно. Тогда я вас спрашиваю: "Тихий Дон" — это что, периферия? Вот этот лучший роман мировой литературы за сто лет. Это мое абсолютное убеждение. "Тихий Дон" Михаила Шолохова — лучший роман века. Но он был написан на периферии тогдашней литературы. В центре в 20-30-е годы, стояло красно-пролетарское рапповство. Казачество — это была периферия. В XIX веке казачество тоже было периферией. И дальше Крюкова не шло. Попытались под Шолохова Крюкова подложить, да ничего уже не вышло. И вот вам периферия стала центром. Это постоянно меняется, это живой процесс, и каждый раз, когда вы заколачиваете периферию в одно место, а центр — в другое, вы лишаете себя динамики. Поэтому я думаю, что Бондаренко стоит на правильных принципиальных позициях, но что ему ответит реальность новой литературы — это большой вопрос.

Александр ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Году в 93-м Шамиль Султанов, который был заместителем Проханова по политике, предложил Проханову делать рубрику "Будущие некрологи", то есть на живых сочинять какие-то тексты. Проханов сказал: нет, не могу, как православный человек, не могу. Я не православный, но в этом смысле поддерживаю Александра Андреевича, я вижу это его воплощение православности и определенных правил поведения в газете "День литературы", но мне кажется, что она очень зависит от мнения одного человека, а именно Владимира Григорьевича. И история номер два. Опять же лет пять назад, когда еще существовал журнал "Пушкин", потом трансформировавшийся в проект "Интернет РУ" и "Русский журнал", я, прочитав первые три номера газеты "День литературы", написал злобную статью, просто издеваясь над теми текстами, которые там были, они меня явно не устроили по качеству. "Русский журнал", который Владимир Григорьевич назвал бы сейчас либеральным, мою злобную статью, и довольно большую, помещать не стал. То есть я лишился своих двухсот баксов. Может, сейчас ее "День литературы" напечатает к юбилею? Я не верю в деление литературы и не считаю себя либералом. Когда мы с Владимиром Бондаренко говорили по телефону, он сказал: вот в советское время талантливые писатели-западники ругали бездарных писателей-почвенников, а талантливые писатели-почвенники наезжали на бездарных писателей-западников. Так определялась истинная иерархия ценностей. Я вижу, что это разделение просто не конкретно.

Сергей ШАРГУНОВ. Говоря о сегодняшней современной литературе, нужно отметить новую тенденцию. Появляются молодые авторы, не сдавленные тисками тенденциозности, по-настоящему независимые, далекие от оглядки на какие-то идеологические пристрастия. Литература жива, об этом говорят молодые авторы самим своим появлением. Что можно ожидать от современной литературы? Куда она может двинуться? Прежде всего очевидно, что литература многогранна и невозможно укладывать ее в какое-то прокрустово ложе. Литература переливается разными цветами. Но тем не менее сегодня можно отметить и еще одну новую тенденцию. Я бы назвал это усилением нового реализма. На первый план выступает сама реальность и люди, персонажи, то есть не какие-то вымороченные эксперименты минувшего десятилетия, а достаточно трезвый и ясный взгляд на действительность. Но при этом, конечно, не надо писать по старым лекалам, реализм не должен быть выморочным, он должен быть живым. И от новых писателей требуется творческий подход. Я думаю, что в новом реализме возможен авангардный поиск прежде всего. Должен быть экспрессивный реализм, энергичный. Надо найти общий язык с сегодняшним молодым читателем и говорить о тех проблемах, которые волнуют народ и волнуют молодежь, наших сверстников. Это мир криминала, мир наркотиков, мир ментов — вот современная реальность. Нужно говорить, может, отчасти разговорно, порывисто, свежо, но при этом актуально. Я сейчас написал повесть под названием "Ура". Это наступательное, авангардистское произведение о современных молодых людях, я бы сказал, о положительном герое. Молодой человек, который ведет здоровый образ жизни, представьте себе, одевается по утрам, не пьет, не курит. По-моему, это интересный образ, причем его положительность подается в контрасте с современностью. То есть он проходит через разные травматические современные образы и приходит к положительному варианту. Возможно, это то, что сегодня нужно литературе. Нельзя ее подавлять, навязывать одну какую-то линию. Я думаю, что несомненно литература скажет свое слово, она не может исчезнуть. Вот посмотрите, в массовой литературе рядовой читатель находит реальных героев, эти герои сопряжены с современностью. Мне говорят: пиши простым языком и просто займи свое место в ряду авторов развлекательной литературы. Я не хочу. Народ на самом деле не теряет своих внутренних природных красот. Сила искусства, образное мышление не исчезает в народе. Поэтому если написать о современности, о реальной современности так, что это будет интересно и правдоподобно, но при этом красивым и поэтичным языком, я думаю, мы несомненно найдем своего читателя.

Михаил ЛОБАНОВ. Главная особенность газеты "День литературы" в том, что сам ее главный редактор называет пассионарностью. Действительно, в этой газете чувствуется боевой тон, который создает у читателя впечатление социальной активности и не только социальной, но и культурно-духовной активности, все это идет, мне кажется, от личности самого главного редактора. Высокий профессионализм, публицистический талант Владимира Бондаренко — все это составляет капитал газеты, который привлекает читателя, и делает эту газету одним из ведущих наших изданий. Я не помню случая, чтобы Бондаренко из осторожности отклонил мои статьи. И я не помню случая, чтобы он накладывал на мои статьи свои идеологические пристрастия, что позволяет себе и сейчас та же "Литературная гапзета". В июне прошлого года мне позвонили из "Литературной газеты" и попросили написать, как я помню первый день войны. Я написал, что в настоящее время идет не менее жестокая война, чем та Отечественная война, в которой я участвовал в качестве стрелка. Послал этот свой отзыв, да и пример там привел такой, что в самый печально-юбилейный день начала войны Путин вручил государственную премию Войновичу, тому самому Войновичу, который вывел своего глумливого Чонкина. Я воспринял это как личное оскорбление для всех фронтовиков. Я им сказал, если мое выступление их не устроит, верните мне. Выходит номер, и от моей статьи остается меньше половины. Главное, ради чего я написал, исчезло. Я не представляю, чтобы это могло бы произойти в редакции "Дня литературы"... У Владимира Бондаренко искреннее желание целостно представить нашу литературу. Но мне кажется, что здесь есть некое смещение между желанием и реальностью. В журнале "Наш современник" в связи со смертью Кожинова Палиевский писал, что Кожинов соединил меня с Битовым. Но что общего у меня с Битовым? Это Кожинов хотел нас объединить, но ничего не получилось. Вот и у Владимира Григорьевича тоже это есть, этим он схож с Вадимом Кожиновым. Сорос сейчас перестал одарять своими подарочками либеральные журналы. Почему? Качество товара даже его не удовлетворяет. Литература либералов настолько застоялась в себе, настолько не оправдала надежд — активно воспеть ельцинский режим. Есть победители: либералы, не случайно их нежат, и есть оппоненты: почвенники. Где вы в истории видели, чтобы объединялись победители и побежденные? Мы, старшее поколение, помним, что были такие попытки. Во Франции, в Норвегии такие попытки были. Чем они закончились, мы знаем. И мне кажется, что вся проблема в том, что должно быть сопротивление происходящему разрушению в России.

Есть фундаментальные догмы не только в религии, есть догмы и в духовных вопросах, от которых многое зависит. И сейчас от сохранения наших духовных догм зависит судьба народа и судьба России. Бондаренко искренне хочет объединить и талантливую литературную молодежь тоже. Но не молодежь делает в литературе погоду, а тысячелетние традиции.

Окончание в следующем номере

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ