Газета День Литературы # 72 (2002 8)
Шрифт:
"Русский беркут" и по замыслу и по охвату материала, конечно же, шире. Жанровое определение — "документальная повесть" — несколько сужает её содержание, хотя главное место, естественно, занимает биография, жизнь Павла Васильева, его иногда авантюрные похождения, среда, обстоятельства — всё это с приведением массы архивных материалов, вскрывающих трагические противоречия эпохи, создающих социальный фон. Но сразу же скажу, что главные направления, индивидуальные особенности, поражающая выразительной пластикой и плотской избыточностью поэтика Васильева увидены глазом зорким и отмечены, выделены словом тонким и ёмким, за которым легко предположить
Особую историко-литературную ценность работе Сергея Куняева придаёт щедро прописанный общественный, социальный фон, без которого личность поэта, его трагическая судьба не могут быть поняты и представлены так содержательно-бережно и вместе с тем безжалостно откровенно и с таким пониманием, как это удалось автору. Фон этот — со ссылками на документальные источники и воспоминания — создают описания литературных баталий конца 20-х и первой половины 30-х годов, репрессивной политики ВКП(б) по отношению к литераторам, не вписавшимся в её идеологический контекст.
Потрясают протоколы допросов Васильева, Макарова, Смелякова и других, политические доносы, которые удалось найти автору в закрытых архивах. Картина воспринимается как дьявольское наваждение. Друзья не разлей вода Васильев, Смеляков, Корнилов, старшие — Клюев, Клычков и другие… Младшие предают старших, а потом и друг друга, выгораживают себя, обрекая на расправу близких себе людей! И автор книги не скрывает того, что, может быть, уязвимее других на этом фоне выглядит самый одарённый из них, поэт с несомненными задатками гениальности — Павел Васильев. Он раньше других поступился совестью — сдал своих сибирских друзей Леонида Мартынова и Сергея Маркова, так и не простивших ему этого предательства.
Но кто им всем судья? Сергей Куняев и не берёт на себя эту роль. Он вскрывает дьявольский механизм системы, показывает, какое это было время, какие обстоятельства толкали людей на эти поступки. Они сами расплачивались за всё годами каторги, жизнью. Человек с "заковыристым", буйным нравом, Павел Васильев, конечно, не мог выжить в столкновении с той жизнью, в двадцать семь лет став жертвой ГУЛАГа. Я немало общался с одним из фигурантов этих трагических событий, блистательным поэтом Ярославом Смеляковым, и знаю, как повлияли на него три ареста и лагерное бытие.
Сергей Куняев высветил трагическую фигуру Павла Васильева на фоне русской поэзии 20—30-х годов как одну из редкостно одарённых, самых ярких и признаваемых таковой даже крупнейшими поэтами совершенно иных школ и направлений. В близком окружении Васильева возникают фигуры таких замечательных поэтов, как Леонид Мартынов, Сергей Марков, Ярослав Смеляков, Борис Корнилов. А также преданный им и, кажется, несмотря на это, не потерявший уважение к таланту поэта, Николай Клюев.
Когда я вспоминаю все эти лихорадочные попытки перечеркнуть советский период русской литературы, поэзии, мне хочется посоветовать:"Милостивые государи, не ограничивайтесь высвобождением из-под советского ига Пастернака и Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой, взгляните пошире, почитайте стихи и поэмы вышеназванных поэтов. Их не удастся вытеснить из русской поэзии. С Маяковским же не удалось, а уж как некоторые постарались, начиная с невежественных наскоков в "Огоньке" демократического деятеля Вячеслава Костикова и кончая броско написанной книгой Юрия Карабчиевского "Воскресение Маяковского".
На страницах всей книги Сергей
Десятка полтора лет назад отец и сын Куняевы (Станислав и Сергей) сделали очень важное для русской литературы дело, издав антологию и фактически вызвав из небытия таких поэтов крестьянского, есенинского круга, как Сергей Клычков, Пётр Орешин, Алексей Ганин, Павел Радимов, Иван Приблудный… Ни одна антология русской поэзии не обойдётся без стихов этих поэтов. Павел Васильев, с его неотразимой и неповторимой стилистикой и не вписывавшимися в соцреалистические стандарты мировидением и мирочувствием, был вообще наособицу. Когда-то Маяковский, которого всячески третировали "пролетарские" поэты, с горечью спрашивал: "А я, по-вашему, что — валютчик?"— и убеждал "товарищей Безыменского, Светлова, Уткина" "разрезать курицу славы и выдать каждому по равному куску". Теперь несложно установить, что осталось от славы некоторых "пролетарских".
Так же, если не с большим остервенением, как показано в книге Сергея Куняева, "пролетарские" отвергали и Павла Васильева, и он иногда шёл на какие-то уступки, но все попытки "перевоспитать" его как поэта, подавить его творческую волю, поставить в услужение власти, не могли привести к нужному результату. Трагическая кончина для него была неминучей, он предчувствовал её.
Чтение книги Сергея Куняева, конечно же, не сулит душевного покоя: тяжело, горько, может быть, для кого-то впервые, узнавать о том, как даже самые выдающиеся писатели, деятели культуры в годы массового террора предавали друг друга, подписывали письма, одобряющие расстрелы, писали доносы. Страшное время! И опять-таки — нам ли судить их? Автор книги приводит заповедь на карнизе часовенки, под ликом Божьей Матери, на могиле Валета из "Тихого Дона": "В годину смуты и разврата Не осудите братья брата". Но знать это, помнить об этом — надо.
Вспомним недалёкое прошлое и зададим вопрос: как относиться к тем, тоже видным и знаменитым, писателям, деятелям культуры, кто уже в наше время, подняв либеральное знамя, писал доносные письма, ставил своё имя под призывами закрыть газеты и журналы патриотического направления, натравливал власть предержащих на запреты и гонения, на расправу с инакомыслящими? Над ними-то не был занесён топор палача, им-то ничто не грозило?.. Впрочем, я отвлёкся, по этому поводу я высказывался тогда же, в октябре 1993 года.
Книгой "Русский беркут" Сергей Куняев вписывает в историю русской литературы страницы, исполненные трагических противоречий и сложностей, выбрав своим героем поэта, возможно, полнее, ярче, драматичнее многих других воплотившего в себе душевные изломы судьбы. Павел Васильев — беркут в неволе — знаковый образ русского поэта в ХХ столетии.
Алексей Шорохов ДОРОГАМИ АПОКАЛИПСИСА (Еще один взгляд на “проблему Запада и Востока”)