Газета День Литературы # 89 (2004 1)
Шрифт:
В полях, величая Купалу.
Так ехал Бестужев в острог,
И Меньшиков ехал в опалу.
* * *
Как малый пострел, за повозкой бегущий в пыли,
Как старый казак, на войну провожающий сына,
Ты смотришь с укором на белую прядку земли,
Не смея, как прежде, промолвить: моя Украина!
Мы смертной гордыней своею гордимся по праву.
Но слышен на склонах взволнованный голос Петра,
И дикие розы впотьмах окружают Полтаву.
И если любить, то лишь шум малоросских ветров,
Ковыль Запорожья, могилы и память о Сечи,
И посвист ночной подгулявших степных гайдуков,
И шляхетских жинок покатые полные плечи.
Там панская дочь собирает во ржи васильки,
И жаркие посулы небо вплетает ей в косы,
Там точатся к бою и, звонкие, гнутся клинки,
Там тяжбы и свадьбы, и зреют в ночи абрикосы.
ДЕТИ
Вокруг Игнатьева — леса.
Бродя по ним в полдневном свете,
Вдруг чувствуешь: на два часа
Реальней приближенье смерти.
И вот, кляня сто первый бор,
И вечный времени излишек,
Я набредаю на костёр
И деревенских ребятишек.
Я вспоминаю "Бежин луг",
Своё назвав негромко имя,
Вхожу в ребячий этот круг
И заговариваю с ними
Об урожае, о кино,
О том, что снега нынче мало,
О подвиге под Ведено
Прославленного генерала.
"Пусть генералы и умны, —
Мне мальчик говорит спокойно, —
Не верю я в конец войны,
На свете не кончались войны…"
На костерке дымится снедь.
Жужжит у щёк морозец колкий.
Обыкновенный русский снег
Заносит мокрые просёлки.
Сестре Вере
Мне хоругвь не вносить в алый свет алтарей,
До святынь не достанешь рукою…
Но вдохни эту пижму и этот кипрей,
И узнаешь, что это такое.
Сотни раз повторялись на свете,
Только мы-то с тобой из нездешних земель,
Мы — иной современности дети.
Лишь в ладонях согрей золотую свечу
И сожми, как штурвал самолёта.
Мне на правду плевать, и я верить хочу,
Что отец мой шагал с пулемётом.
И я верить хочу — мне на правду плевать,
Что я крови несмешанной, русской,
И что время когда-то отправится вспять:
Сотня лет — и изменится русло.
СЕВЕРНЫЕ СТАРУХИ
У Белого моря веков испокон
Глядят тебе вслед из белёсых окон.
И нет никого — только чувствуешь взгляд,
Как будто не люди — деревья глядят.
Но мастер чужой стародавней поры
Безмолвную душу упрятал в стволы.
И вырезал руки, надбровья и рот
Из дерева древних забытых пород.
Их корни в трудах от зари до зари:
Что мёртво снаружи, то живо внутри.
Их песни, преданья, их мать и отец
Бессмертны в изгибах древесных колец.
Они просыпаются в раннюю рань.
Резная кровать. На окошке герань.
Часы. Покосившиеся косяки.
На выцветшем снимке сыны — моряки.
ДМИТРИЙ МАЛИНА
МОСКВЕ
Что пучеглазая? Сверкаешь вся золотом?
Тыщей моторов ревешь каждый день?
А знаешь, как хочется по Манежной молотом?
Или спалить тебя, как Ольга Искоростень?
Как ни взгляну на тебя, всё-то ты улыбаешься,
Во все тридцать два золотых расплылась,
Ну скажи ты мне, дурочка, чем ты бахвалишься?
Что складищами жира за кольцо разлилась?
И это та златоглавая, за которую насмерть?
Под пули, не думая, за которую...
А теперь застелила все вывесок скатерть?
Нет, подождите, я вам устрою...
Я вам устрою, а ну-ка — руки!
Руки прочь! Руки! Руки, сказал!