Газета День Литературы # 92 (2004 4)

День Литературы Газета

Как жаль, что никто не учил нас, как жаль —

смотреть в недоступную даль.

И сердце никто не учил замирать,

чтоб звукам нездешним внимать.

Мы смотрим и видим — не дальше звезды,

не дальше дорожной версты.

Мы слышим лишь мир, что, как море, гудит,

где время о временном

нам говорит.

Не зная, покуда не пробил наш час,

что видят и слышат из вечности нас…

Фрагмент

...Через горы трупов часов и дней,

убитых тобой, дорогая,

перешагиваю всё тяжелей и мрачней,

хороню их на дне души моей,

ни цветов, ни венков к ним не возлагая.

Я не знал, что любовь — вражда, война,

где пули — слова и слезы,

где на вину накатывает вина,

как на волну накатывает волна

в час заката цвета пурпурной розы.

Не найти, не вернуть убиенных дней,

не стой, не жди на пороге!

Как бездомный Улисс в пустынях морей,

в лабиринтах мертвых календарей —

не могу отыскать обратной дороги...

Но за то, что, как роза, над нами закат

просиял и сгорел без возврата,

на земле перед всеми — я твой адвокат,

и в земле. И там — у небесных врат:

"Утверждаю: ни в чем она не виновата!.."

***

Паденью мира нет предела.

И, смертной бездной соблазнясь,

распалась связь души и тела,

последняя живая связь…

Природа с чувством ретрограда

хранит себя из века в век,

печатью страшного распада

лишь ты отмечен, человек!

Природа первый день творенья

несет в себе, как детский сон.

А мы? — Мы первый день паденья

в слепом безумии несем.

И наши души тучей тесной

(пока грешат здесь, пьют и лгут), —

уже владимиркой небесной

идут на тот последний

суд.

Виктор Пронин ОПЯТЬ БОМЖАРА

ВСЁ НАЧАЛОСЬ, КАК И ВСЕГДА ЭТО БЫВАЕТ,— на ровном месте, из ничего, или точнее сказать, с сущего пустяка. Евгений Леонидович Тихонов вернулся домой чуть позже обычного, позже ровно на одну кружку пива, которую он выпил по дороге с приятелем, присев у какого-то столика в каком-то сквере. Пиво оказалось достаточно острым, достаточно холодным и на вкус не слишком уж отвратным. Нормальное пиво. Выпили его с пакетиком соленых сухариков, молча выпили, не о чем было говорить. Работал Тихонов на автобазе механиком, его приятель тоже работал на этой же автобазе и тоже механиком.

Рабочий день закончился, солнце садилось между домами, прохожие неслись куда-то по дурацким своим делам, и оба механика молча и бездумно потягивали пиво, время от времени бросая в рот брусочки соленых сухариков.

— А ничего пиво,— сказал Тихонов.

— Вполне,— ответил приятель.

— Сейчас домой?

— А куда же еще...

— Я тоже.

Такой вот разговор, если его можно назвать разговором. Правда, промелькнули слова, в которых при желании можно было услышать какой-то смысл, хиленький такой смысл, но всё-таки, хоть что-то...

— Может, на рыбалку в выходные?

— Можно.

— В Михайловку?

— Сговоримся, время есть.

Тут даже не важно, кто из приятелей какие слова произнес. Каждый из них мог произнести любые из этих слов. И на рыбалку они могли поехать, а могли и не поехать — их уговор, если это можно было назвать уговором, тоже не имел никакого значения. Жизнь у обоих протекала однообразная, скудная, унылая и ничего в ней, в этой жизни, особенно не затрагивало ни одного, ни другого. И эта вот кружка пива после работы по дороге домой была для каждого в общем-то самым ярким впечатлением дня.

— Может, еще по одной?— предложил Тихонов.

— Да нет, не хочется,— отказался приятель.

Посидев еще некоторое время перед пустыми кружками, оба как-то одновременно почувствовали момент, когда можно подняться и уйти. Так они и сделали. Выйдя из сквера на асфальтированную дорожку, оба одновременно и молча махнули друг другу руками и разошлись в разные стороны. До утра, когда они снова увидят друг друга в проржавевшей мастерской, забитой забарахлившими машинами.

Открыв входную дверь квартиры, Тихонов шагнул в темную прихожую и тут же, споткнувшись обо что-то, почти грохнулся на пол, но успел, расставив руки в стороны, ухватиться за куртки, висевшие на вешалке. Он чертыхнулся, оглянулся и увидел под ногами ящик из-под посылки — младший сын игрался этим ящиком, воображая его машиной, каретой, клеткой для кота и вообще всем, чем только угодно. В сердцах Тихонов поддал этот ящик, выбросив его на середину комнаты.

Средний сын, сидя на диване и положив на колени гладильную доску, делал уроки, старшая дочь пристроилась у подоконника — с чем-то она там возилась: может, уроки делала, а может — записки кому-то писала. Да, она была в том возрасте, когда юные девушки уже начинают писать тайные свои записки.