Газета "Своими Именами" №18 от 01.05.2012

Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль)

“При подавлении восстания пяти волостей приложить все усилия и принять все меры в целях изъятия из рук держателей всех дочиста излишков хлеба, осуществляя это одновременно с подавлением восстания. Для этого по каждой волости назначайте (не берите, а назначайте) поименно заложников из кулаков, богатеев и мироедов, на коих возлагайте обязанность собрать и свезти на указанные станции или ссыпные пункты и сдать властям все дочиста излишки хлеба в волости.

Заложники отвечают жизнью за точное, в кратчайший срок, исполнение наложенной контрибуции. Общее количество излишков по волости определяется предгубисполкомом и губпродкомиссаром на основании данных об урожае 1918 и об остатках хлебов от урожаев прошлых лет. Мера эта должна быть проведена решительно,

стремительно и беспощадно за Вашей, губпродкомиссара и военкомиссара ответственностью, для чего указанным лицам сим даются соответствующие полномочия.

Осуществление меры сопроводить обращением к населению листком, в котором разъяснить значение её и указать, что ответственность заложников налагается на кулаков, мироедов, богатеев, исконных врагов бедноты. О получении сего телеграфируйте и регулярно сообщайте о ходе операции не реже чем через день.

Предсовнаркома В. Ульянов (Ленин)

Наркомпрод А. Цюрупа

Наркомвоен Э. Склянский”.

Так как руководящие пензенские товарищи были против решительных мер в борьбе с кулачеством, но не возражали по существу полученных директив, а создавали всяческие препятствия и затруднения в проведении их, то мне пришлось ответить Владимиру Ильичу коротко: “Будет исполнено”. И в ответ получила следующую телеграмму от 12 августа:

“Получил Вашу телеграмму. Крайне удивлён отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы Вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восстававших кулаков.

Предсовнаркома Ленин”.

Тут уж мне пришлось сообщить Владимиру Ильичу, в чем встречаются затруднения.

И через несколько дней нарочный привез мне письмо от тов. Ленина, в котором Владимир Ильич, обращаясь ко всем пензенским коммунистам, доказывал необходимость “беспощадного подавления” кулацкого восстания пяти волостей, указывал, что это необходимо в интересах “всей революции”, “ибо теперь ведь «последний решительный бой» с кулачеством”, советовал найти людей “потверже” и просил телеграфировать “о получении и исполнении”. Письмо носило характер товарищеского совета и было подписано только “Ваш Ленин”.

А еще через несколько дней прибыли из Петрограда пятьдесят коммунистов, рабочих, с первого дня Октябрьского переворота работавших в различных советских учреждениях, вслед за ними тридцать пять партработников, часть — московских районных работников, часть — прибывших из провинции в распоряжение ЦК партии.

После этого легко удалось не только ликвидировать восстание в пяти волостях, совершенно не применяя вооруженной силы, но и предупредить возможность новых восстаний.

После двух недель пребывания в Пензе, пользуясь спокойствием в губернии, я приехала в Москву с рядом неотложных дел в отдельные комиссариаты, которые не только плохо обслуживали губернию, но не считали даже нужным отвечать на срочные запросы. И, бесполезно промыкавшись два дня и не получив ни единого положительного ответа, решила идти к В.И. Ленину за поддержкой.

Владимир Ильич сейчас же принял, не заставив ожидать и трех минут (в комиссариате же мне приходилось тратить от одного часа до двух на ожидания приема у наркома), и встретил укоризненным покачиванием головы — зачем приехала. Почему не прислала ему копии телеграмм, отправленных в комиссариаты?

Объясняю, что не считала возможным затруднять его мелочами.

Владимир Ильич вспылил:

— Не считаете возможным!.. Хотите новых восстаний и без хлеба оставить рабочих... В вашем распоряжении прямой провод, телеграф, живые люди, которых вы можете в любое время прислать ко мне со всеми требованиями... Сейчас же, немедленно поезжайте обратно и копии всех требований направляйте мне... — И, сразу смягчившись, убеждающим тоном и с нескрываемым беспокойством

добавил: — Лучше не приезжайте. Теперь не следует и на час оставлять губернию.

Все имевшиеся у меня дела были решены в течение каких-нибудь десяти–пятнадцати минут. Владимир Ильич слушал, задавал вопросы, высказывал свое мнение, спрашивал моё и тут же немедленно, по каждому решенному вопросу давал распоряжения секретарю, звонил по телефону, писал записки и давал мне указания, как действовать в комиссариатах... Всё это делалось без малейшей суеты, с предвидением всех возможных случайностей, с учетом имевшихся возможностей и громадным желанием облегчить работу на местах.

В тех вопросах, где требовалось основное изменение принятых ранее постановлений, Владимир Ильич находил выход путем применения временных мер, обеспечивающих возможность работы до решения вопроса...

Ушла я от Владимира Ильича вполне удовлетворенная, с немалым количеством записок: “Принять срочно”, “Изыскать возможности, а пока выдать требуемую сумму” и пр. и пр., с приливом новой энергии и бодрости. Все затруднения в работе теперь казались пустяками, легко преодолимыми...

Не забыть мне выговора, полученного от Владимира Ильича за то, что сейчас же не сообщила о ряде недоразумений, вызываемых приказами и предписаниями руководящего работника Реввоенсовета фронта, направленными парткомитету и губисполкому, и произведенным им арестом председателя губисполкома, предгубчека и военкома за то, что по его требованию в двадцать четыре часа не было освобождено помещение губчека для Реввоенсовета фронта.

Мои возражения, что в своем докладе я указывала на трения, существующие между военными организациями и местными партийными и советскими органами, но не касалась действий отдельных работников, так как в конце концов все возникающие недоразумения улаживались на месте, Владимира Ильича не смягчили.

— “Недоразумения”!.. “Улаживали”! Вместо того чтобы раз навсегда пресечь... А подумали ли вы о том, что о нас будут говорить массы?!

Считая выговор незаслуженным, я указала Владимиру Ильичу, что товарищ — ответственный работник, назначенный ЦК партии, и что, собственно, нужно было осторожней давать назначения.

Владимир Ильич не сдавался:

— “Назначенный ЦК партии”!.. “Назначенный ЦК партии”!.. Откуда ЦК партии может знать, как проводятся его директивы, если вы, находясь на местах, не считаете нужным сообщать... Если не считали удобным писать, то почему не приехали раньше?!

Отвечая Владимиру Ильичу, я указала, что, на мой взгляд, дело не столько в лицах, сколько в нарождающемся новом методе работы, который проводится пока ощупью (эта беседа происходила в январе 1919 года), что я с этим сталкивалась уже и в других местах, где партработники-военные разговаривают с местными партийными и советскими организациями не путем убеждения, а военными приказами, и что, по-моему, это неизбежно вытекает из существа военной работы. И для меня весь вопрос заключался в том, необходим ли этот метод работы, и если да, то я бы считала, что центр должен дать соответствующие указания военным и партийным работникам. А пока острота конфликта зависит от большего или меньшего такта и политической зрелости военного партработника. Сильный товарищ проведет любой приказ так, что парткомитет и исполком примут его как свое решение, а послабей и с меньшим тактом, да еще не умеющий выступать, вынужден действовать сухими, короткими приказами и предписаниями.

Владимир Ильич внимательно слушал и, перейдя на обычный дружеский тон, требовал примеров, подтверждающих мои соображения, подробно остановился на расспросах, как реагируют массы на приказы наших военных органов.

Я заметила, что намечающийся новый метод работы, особенно если будет проводиться нетактично, грозит отрывом от масс и что на этой почве может развиваться не только недовольство масс своими руководящими организациями, но и серьезные трения между членами партии, что, по-моему, образует прорыв между верхами и низами. Владимир Ильич ответил после некоторого раздумья: