Газета Завтра 217 (56 1998)
Шрифт:
И крест, и души, и священный хлеб.
Ужель сказать не может
русский слова,
Ужель по воле тех, кто правит им,
По норам
ждет Пришествия Второго,
Что, мол,
воздаст и мертвым, и живым?
Смотри, соседка,
ты дождешься чуда,
Не Страшного Суда, а дня, покуда
Сживет тебя со свету твой иуда,
А там - и нас…
Подумай хорошенько:
А может, право, перед судным днем
Послать нам хлопцев
батьки Дорошенко,
Чтоб твой чертог очистили огнем?
Дабы опять слепыми за тобою
Нас
гурьбою
К иной кошаре, где твоих до шкуры
Уже остригли и сдают с натуры.
Так отзовись из помраченной дали,
Подай хоть голос:
ты еще жива ли?
А то, не слыша твоего глагола,
Уже и Спас тревожится с высот:
“Коли молчанье,
как в пустыне голой,
То есть ли, вправду,
там еще… народ?”
ТРЕТЬИ
Снова белым черное назвали,
Белое испачкав чернотой,
По мордам друг другу надавали
Ради правды!
Истинной!! Святой!!!
Раны и обиды вспоминали,
Ничего былого не щадя,
И бока взаимно наминали,
Счеты несведенные сведя.
И пока мечи опять ковали
Из орал, из молотов, серпов -
Третьи все украли и урвали
От ракет, икон - до пустяков.
И опять подзуживали снизу
Спорщиков, в ушибах и в крови:
– А вот там -
из бывших блюдолизы,
А вон там - из нынешних. Лови!
И ловили, и крушили лихо,
В щепки - от завода до горшка.
Третьи же растаскивали тихо
Все, что создавалось за века.
Те же, вдруг припомня Украину,
Встали - и руками развели:
– Кто же нам побил
горшки и спины,
Кто же нашу хату развалил?!
И сверкая лютыми очами,
Ну искать врагов за три межи.
…А в то время третьи за плечами
Делят меж собою барыши.
…И ВЕЧНЫЙ БОЙ
На клич “К барьеру!”
в миг отваги,
За честь и гордые права
На неокрепшем льду бумаги
Для схватки сходятся слова.
За ними -
выбор беспристрастный:
Стилет, кинжал иль пистолет.
Меж ними -
в роковом пространстве -
Свидетель и судья - поэт.
Подняться б он хотел над правом,
Как жрец,
презревший славы хлам,
Чтоб объявить позор лукавым
И славу - праведным словам.
Но в миг,
когда сойдутся нервно
Два дуэлянта в судный ряд -
В него же первого -
и недруг,
И друг направят свой заряд.
…Когда ж утихнет поле брани,
Словам
сквозь ужас предстоит
Увидеть, как на той же грани
Поэт у знамени стоит.
Лишь небеса неотвратимо
Узнают тайну о земном,
Что этот вечный поединок -
Всегда и всюду в нем самом.
И снова в рыцарском запале -
За честь, и правду, и права -
В сердечном трепетном овале
На битву сходятся слова.
Киев, 1997-98 гг.
Перевел с украинского
Евгений НЕФЕДОВ
Олесь
БИСТРО БЫЛО безымянным и располагалось недалеко от Театра оперетты. Узенькое помещение, стойка у входной двери, три-четыре миниатюрных столика, в дальнем углу крошечная кухонька. За последним столиком сидели двое.
– Ты знаешь, я человек рафинированный, - говорил седовласый, тряхнув густой волнистой гривой.
– Меня изрядно покоробили слова ректора о том, что в командировку в Лондон поедут те, кто максимально достойно проявил себя в прошлом году в научном плане. Это Кондаков-то Герман?! Он же через ВАК еле-еле проскочил со своей никудышной докторской. Взятка - и крупная!
– премного способствовала остепенению очередной бездарности. Сейчас правит бал господин великий доллар. К слову - нам уже третий месяц не выплачивают зарплату. Хотя она у меня, профессора, доктора филологии, гуманитария, в три раза ниже, чем у секретаря-референта в СП и в пять раз - чем у телохранителя президента банка.
– А вот мне зато платят исправно, - бородач поправил сильные очки в золотой оправе, жестом руки подозвал официантку.
– Голубушка, Асенька, нам бы повторить по обычному рациону - “озверинчика” и к нему скоромный аккомпанемент.
– Бу сде, - сказала девица сквозь жвачку.
– Еще бы!
– вздохнул седовласый, провожая задумчивым взглядом предельно короткую синюю юбочку.
– Ты вовремя сбежал из науки. Вовремя и удачно. Кандидат и доцент по физиологии спорта - первый вице-президент процветающей риэлтерской конторы. Везунчик!
Бородач ласково огладил свой нафабренный клинышек, зажмурился. “Поменялись ролями, вот тя и завидки берут, - усмехнулся он незлобливо.
– Раньше-то ты, Борис Андреевич, - и самый молодой в Москве доктор наук, и завидный жених, и лауреат Госпремии. Способен, спору нет. Ан новые времена слагают новые песни. Теперь на коне мы”.
Официантка принесла водку и сосиски, артистично водрузила на столик стопки, тарелочки.
– Вы знаете, Асенька, смотрю я на вас и диву даюсь - откуда у вас эта грация, это изящество, эти колдовские чары, сексапильность, наконец, - Борис Андреевич улыбался, опершись локтями о столик, опустив массивный подбородок в большие пухлые ладони.
– Помнится, и в Голливуде - правда, я там бывал уже после кончины несравненной Мэрилин Монро - просматривалось все это, но в ничтожных дозах.
– Чо, правда, што ль?
– на ярко-красных влажных губах девицы заиграла нагловато-обещающая ухмылка. Предназначалась она профессору, однако глаза ее были обращены на доцента. Видимо, бородка вызывала у нее больше доверия.
– Истинная правда, - подтвердил Альберт Иванович.
– Мой друг большой дока по части “клубнички”.
– Клубники не держим, - не поняла она. Альберт Иванович поманил ее пальцем и, когда она подошла и наклонилась к нему, прошептал ей несколько слов в самое ухо. Девица прыснула и, отбежав к стойке, стала со смехом говорить что-то барменше. Та с интересом уставилась на Бориса Андреевича.